Ненависть любви - [16]

— А вот некоторым, чтобы говорить глупости, не обязательно и напиваться, — ответил Монтес.

Я как раз обдумывал ответ, который уничтожил бы этого алкоголика, когда вмешался комиссар.

— Сеньоры, — сказал он, пригвождая меня к месту неотвратимым взглядом, — вы не могли бы проводить нас в комнату покойной?

Полностью сохраняя самообладание, я повел их вниз. Дойдя до спальни Мэри, я открыл дверь и посторонился, пропуская комиссара. Первым вошел доктор Монтес с маленьким фибровым саквояжем в руке. Саквояж вызвал у меня вполне определенные ассоциации, и я прошептал:

— Душе Мэри уже не нужна акушерка.

XIV

Монтес был вынужден признать правильность моего диагноза; его тайные надежды не оправдались. Мэри действительно умерла от отравления стрихнином.

Обстоятельный комиссар начальственным тоном велел полицейским следовать за ним.

— С вашего позволения, — сказал он нам, — давайте осмотрим комнаты всех постояльцев по порядку.

Я одобрил эту меру. И тут комиссар обратился непосредственно ко мне:

— Начнем с вашей, доктор. Если только кто-нибудь сам не признается, что держит у себя стрихнин.

Все молчали. В том числе и я. Слова комиссара глубоко уязвили меня. Мне даже в голову не могло прийти, что мою комнату будут обыскивать.

— Не впутывайте меня в это, — наконец смог выговорить я. — Я врач… Я требую уважения…

— Весьма сожалею, — ответил комиссар, — но для закона все на одну колодку.

Мне показалось, он хотел дать мне понять, что употребляет слово «колодка» не только в метафорическом смысле. С тяжелым сердцем я повел их, а вернее сказать, пошел за ними к себе в комнату. Там меня ожидали крестные муки, и все же я испытывал некоторое удовлетворение оттого, что так прекрасно владею собой.

Совершенно беспомощный, как будто мне впрыснули яд кураре, я вынужден был молчать, когда чужие руки рылись в моем саквояже и (это уж просто неслыханно!) грубо открывали нежные и чувствительные, как невинные девушки, пузырьки моей аптечки.

— Осторожно, сеньоры! — воскликнул я, не в силах более сдерживаться. — Это же микроскопические дозы! Понимаете? Осторожно! Любой посторонний запах, любое прикосновение могут повлиять на качество медикаментов.

Я достиг своей цели. С удвоенным рвением эти люди накинулись на аптечку. Тем временем я протиснулся между полицейскими и столиком. Как бы случайно опершись правой рукой о его мраморную поверхность, я ухватил пузырек с мышьяком. К любым лишениям я был готов, только бы у меня не отняли эти крупинки — краеугольный камень моего здоровья.

Когда полиция наконец закончила осмотр аптечки, я незаметно уронил пузырек с мышьяком туда, где лежали, сваленные в кучу, остальные лекарства. Я думал, что теперь спасен, но судьба готовила мне новые испытания. Холодея, я услышал, как комиссар заключил:

— Потом сделаем анализ всех таблеток.

Подумать только, эти слова невежды относились и к моим крупинкам! Естественно, мышьяк будет упомянут в протоколе. Но комиссар Аубри, продемонстрировав отсутствие всякой логики, сравнимое разве только с отсутствием у него всякой вежливости, прошел в комнату Корнехо, предоставив мне, таким образом, полную свободу принимать меры предосторожности, которые подсказывал здравый смысл.

XV

Смело берусь утверждать, что осмотр комнат остальных постояльцев не потребовал от комиссара Аубри той тщательности и скрупулезности, какую он проявил в комнате доктора Умберто Убермана.

Пока свита Аубри продолжала обследовать гостиницу, я тоже не сидел сложа руки. Приведя в порядок свою комнату, я в свою очередь занялся расследованием… Выйдя в коридор, я с огромным удивлением обнаружил, что ни один полицейский не охраняет место преступления. Я укрылся в тени, в том самом месте, где вчера вечером Мигель подслушивал ссору Эмилии и Мэри. Тотчас вспомнив, как застал тут Мигеля, я внезапно испугался: меня ведь тоже могут обнаружить.

Я было собирался бежать, но меня удержали чьи-то шаги. Это была машинистка. Я уже начал немного ориентироваться в этом наглухо закупоренном доме, в этом замкнутом мирке (как заключенный начинает узнавать в лицо тюремных крыс, а больной привыкает к рисунку на обоях и завитушкам на лепном карнизе потолка, заменяющего ему небо). Потрясая своим оружием, Охотница возникла в полутьме коридора. Она грозно обходила дозором свои владения, следя за полетом мух. Вскоре она затерялась в темноте.

Я еще немного выждал. Ничего не случилось бы страшного, если бы на меня наткнулась машинистка. И все-таки лучше никому не знать, что я прячусь поблизости от комнаты Мэри. Но слишком долго медлил. Появился Атуэль. Он тихо спускался по лестнице. Его походка — осторожная и одновременно твердая — просто парализовала меня, как внезапное откровение: вдруг обнаруживаешь, что человек, на которого ты раньше вовсе не обращал внимания, может быть способен на преступление.

Он вошел в комнату Мэри. Достал из-под кровати чемодан. Открыл его и порылся в нем. Потом обследовал бумаги, лежавшие на столе. Казалось, он что-то ищет. Его необыкновенное спокойствие выглядело неестественным: я подумал о хороших актерах, которые, зная, что на них смотрят, не обращают внимания на зрителя, презирают его… У меня на лбу выступил холодный пот. Атуэль оставил бумаги в покое. Он взял с полки красную книгу (я узнал ее: это был роман на английском языке, с тиснением на обложке — перекрещенные маска и пистолет), положил книгу в карман, направился к двери, выйдя, посмотрел по сторонам, сделал несколько широких неслышных шагов, опять остановился. После чего я увидел, как он через ступеньку поднимается по лестнице.