Ненависть любви - [12]

Я сухо ответил:

— Выбор небогатый: самоубийство или убийство.

Мои слова произвели сильное впечатление.

Я продолжал:

— Но я не судебный медик, чтобы выдавать свидетельство о смерти… А потому придется убеждать кого-нибудь другого в том, что речь идет о самоубийстве.

Наверное, меня удалось бы убедить в этом довольно быстро. Я сказал эти слова в сердцах. Мне хотелось подразнить Корнехо. Кроме того, употребив безличное «придется убеждать», я тем самым дал понять, что подозреваю в убийстве всех присутствующих. Ситуация меня почти забавляла.

— Боюсь, доктор Уберман прав, — согласился Атуэль, и я тут же вспомнил две тени на белой стене. Он продолжал: — Вот пузырек с пилюлями, которые она принимала каждое утро. Пробка валяется на полу… Если яд спрятан здесь, значит, это убийство.

Это был заключительный аккорд. Теперь нам не избежать присутствия полиции. Я подумал, что на будущее надо бы мне научиться обуздывать свои порывы.

Доктор Корнехо заявил:

— Не забывайте, вы имеете дело с благородными людьми. Я отказываюсь считаться с вашими выводами.

Душераздирающий, животный крик прервал мои размышления. Потом я услышал торопливые удаляющиеся шаги.

— Кто это? — спросил я.

— Мигель, — ответили мне.

Я почувствовал, что это яростное вмешательство в разговор — упрек всем нам в том, что мы опускаемся до мелочного и незначительного перед непоправимым таинством смерти.

VIII

Буря утихла. Мы послали «рикенбекер» в Салинас.

Все утро Эмилия и Атуэль провели около покойной. Мы, остальные постояльцы, сменяли друг друга, соблюдая разумную очередность в исполнении этого печального долга. Андреа почти не появлялась в комнате. Ее возмущало то, что человек скончался в ее гостинице: теперь принимай у себя полицию, терпи расследования и разбирательства — все это было выше ее понимания и выводило из себя. Она неучтиво обращалась с Эмилией и Атуэлем, а говоря о покойной, не скрывала раздражения.

Ровно в одиннадцать я наведался в кухню и попросил хозяйку приготовить мне крепкий бульон с гренками. Андреа мне не понравилась: она была бледна, а дрожание подбородка говорило о готовности заплакать. Едва сдерживая досаду, я подумал, что бульон наверняка получу не скоро, и счел разумным не вступать ни в какие разговоры, пока мне его не подадут.

Я склонен искать и находить в своей кузине множество недостатков, но вынужден признать — кулинарка она отменная. Бульон оказался превосходным, возможно даже лучше, чем тот, что готовят мне в амбулатории двое моих проворных гномов.

Согнувшись в три погибели на плотницкой скамеечке, поставив перед собой поднос, я сдался и приготовился слушать Андреа.

— Я волнуюсь за Мигеля, — сообщила она мне тоном, который как бы намекал, что мы-то двое сохраняем здравый смысл и присутствие духа. — Эти женщины не думают о том, что здесь ребенок, и ничего не стесняются — ни браниться друг с другом, ни миловаться с женихом…

Мимо торопливо проследовала старушка машинистка с мухобойкой в руке. Через некоторое время мы услышали размеренные удары, наносимые престарелой охотницей по стенам и мебели. Так как буря не позволяла открыть окна, в гостинице развелось полно мух. Воздух был тяжелым.

— Ты забываешь, что одна из «этих женщин» умерла, — продолжил я прерванный разговор.

Не только бульон заслуживал всяческих похвал. Гренки тоже оказались превосходными.

— Этим-то они меня и доконали. Я волнуюсь, Умберто. У Мигеля было тяжелое детство. Он анемичный, отстает в развитии. Он слишком инфантилен для своего возраста. Все о чем-то думает… Моей сестре казалось, на море он окрепнет… Но он сидит у себя в комнате и плачет. Мне бы хотелось, чтобы ты зашел к нему.

Жестокость моей кузины по отношению к покойной не должна была ввести меня в заблуждение: о мальчике она говорила тоном, соответствующим моменту. Первые впечатления часто оставляют в наших душах эхо, которое звучит всю жизнь. Только от нас зависит, чтобы этот отзвук не стал роковым. Однако не следовало забывать и о скверном поведении Мигеля, о том, что он подслушивал разговоры Эмилии и Мэри.

Я последовал за Андреа в глубину дома, к чулану, где Мигелю поставили кровать. Пока я тщетно ощупывал стену в поисках выключателя, Андреа зажгла спичку. Потом она воткнула огарок свечи в подсвечник, стоявший на сундуке.

Мальчика в комнате не было.

К стене была приколота страница из журнала «Графика»: лучшая футбольная команда Западной железной дороги. На газете, расстеленной на сундуке наподобие скатерти, стояла пустая бутылочка из-под клея, лежали расческа, зубная щетка и несколько сигарет «Баррилете». Постель была смята.

IX

Андреа рассчитывала, что я стану помогать ей в поисках Мигеля; мне удалось от нее отделаться. Я вошел в комнату Мэри как раз вовремя, чтобы удержать машинистку — это озабоченное воплощение Мускариуса — бога, отгонявшего мух от алтарей, — от непоправимой ошибки. Она уже успела «привести в порядок» бумаги на столе и теперь намеревалась похозяйничать на тумбочке.

— Ничего не трогайте! — закричал я. — Вы сотрете отпечатки пальцев!

Я сурово посмотрел на Корнехо и Атуэля. Мне показалось, последний улыбнулся с затаенным злорадством.