Гурочка потоптался по елочнымъ аллеямъ, увидалъ гимназиста болгарина Рудагова, своего одноклассника, и пошелъ съ нимъ въ гимназію.
Праздничное настроеніе его не покидало.
* * *
Въ гимназіи по корридорамъ и классамъ горѣли керосиновыя лампы. Первый урокъ тянулся томительно долго. Старый латинистъ чехъ вызывалъ поочереди и шелъ переводъ Саллюстія съ разборомъ всѣхъ грамматическихъ тонкостей латинскаго языка.
Батюшку, конечно, «заговорили». Онъ и самъ охотно пошелъ на это, поддаваясь общему передъ-рождественскому настроенію.
Лампы были погашены. Въ окна лился холодный, матовый свѣть хмураго зимняго дня. Въ кллассѣ было свѣжо. Батюшка, высокій и худощавый, въ черной съ просѣдью, красивой бородѣ ходилъ то около досокъ, то въ проходахъ между партъ и разсказывалъ о разныхъ Рождественскихъ обычаяхъ въ Россіи и заграницей.
— Вотъ у насъ, въ Петербургѣ этого нѣтъ, чтобы со звѣздою по домамъ ходить… У насъ только елки — это болѣе немѣцкій обычай… А на югѣ у насъ, и вообще по деревнямъ собираются мальчики, устраиваютъ этакую пеструю звѣзду съ фонаремъ внутри, свѣтящую на палкѣ и ходятъ по домамъ. Поютъ тропарь праздника и разныя такія рождественскія пѣсни «колядки»… Хозяева надѣляютъ ребятъ чѣмъ, кто можетъ. Кто сластей дастъ, кто колбасы, кто хлѣба, что гусятины, вотъ и у самыхъ бѣдныхъ становится сытный праздникъ Христовъ. Такъ вѣдь это-же праздникъ бѣдняковъ!.. Праздникъ милосердія и подарковъ… Въ Виѳлеемскомъ вертепѣ; просто сказать — въ хлѣву — Пресвятая Дѣва Mарiя родила Отроча млада Превѣчнаго Бога. Ангелы воспѣли Ему хвалу, пастухи поклонились Ему и волхвы изъ далекихъ странъ принесли ему, Младенцу Христу, драгоцѣнные дары.
Отецъ Ксенофонтъ окинулъ классъ грустными глазами и сказалъ:
— Ну вотъ ты, премудрый Майдановъ… Чему ты улыбаешься, невѣръ?.. Дарвина понюхалъ — всезнающимъ философомъ себя возомнилъ? Ты, братъ, не стѣсняйся, встань! Когда я тебѣ говорю. Ноги у тебя отъ этого не отвалятся. И руку изъ кармана вынь. Передъ духовнымъ отцомъ стоишь. Ты что, братъ, думаешь?.. Сказки разсказываетъ старый попъ?
— Я, батюшка, ничего… Только мало-ли легендъ?..
— Эхъ, ты стоеросовая дубина!.. Легенда!.. Сказки, скажи!.. Но, почему-же на протяженіи девятнадцати вѣковъ люди живутъ этой легендой, этой сказкой?.. Благоуханно вѣчна она… Вотъ давно-ли народился твой, Майдановъ, Дарвинъ, а уже протухъ, провонялъ, и серьезные ученые отказались отъ него… И вернулись къ тому, что безъ Бога и самого міра не могло-бы быть. Единымъ Божіимъ промысломъ создана вся мудрая механика вселенной… Ты знаешь-ли, всеученый Майдановъ, что въ католической Германіи и Франціи въ этотъ день въ костелахъ устанавливаютъ вертепы? И сколько, подчасъ, тонкаго искусства, глубокой мысли вложено въ эти маленькія раскрашенныя фигурки изъ дерева, изъ гипса, или папье-маше. Въ вертепѣ сдѣланы ясли, солома виситъ изъ рѣшетки, стоятъ волы, оселъ, овцы. Тутъ-же сидитъ святой Іосифъ и Дѣва Марія. Въ ясляхъ младенецъ Христосъ… А дальше изображена пустыня, волхвы на верблюдахъ и звѣзда въ небѣ… Прямо картина… Въ этотъ день въ костелъ идутъ поселяне французы, нѣмцы ремесленники, ведутъ дѣтей, преклоняютъ колѣни передъ вертепомъ и смотрятъ, и молятся и сколько тихой радости вливается незамѣтно въ ихъ души… Что-же, премудрый Майдановъ, они всѣ глупее тебя, гимназиста верзилы?.. Ты вотъ доросъ до того, что считаешь, что стыдно молиться Богу и верить въ Него. Погоди!.. Дорастешь и того часа, когда вспомнишь о Немъ и прибѣжишь подъ Его защиту. Только не поздно-ли будетъ? Ну, садись, и помни — сказалъ Христосъ: — будьте такими, какъ дѣти. Ихъ есть Царство Небесное…
Рѣзкій звонокъ внизу, у лѣстницы, возвѣстилъ большую перемѣну. Батюшка поклонился и, шурша пахнущей ладаномъ и розовымъ масломъ рясой, вышелъ изъ класса.
На четвертомъ урокѣ, когда смуглый и черноволосый Рудаговъ мучился у доски, не зная, какъ рѣшить уравненіе со многими неизвестными, а Гурочкинъ отецъ въ синемъ вицъ-мундирѣ, заложивъ руки въ карманы, стоялъ сзади него и слѣдилъ за несмѣлыми движеніями его руки, то писавшей мѣломъ буквы и цифры, то быстро стиравшей ихъ тряпкой, стеклянная дверь, съ синими тафтяными занавѣсками на нижнихъ стеклахъ пріоткрылась. За нею показалось плоское рыбье лицо инспектора.
— Извините, МатвѣйТрофимовичъ, — негромкимъ голосомъ сказалъ инспекторъ, — пѣвчіе на спѣвку!
Тяжелая тишина класса, где точно ощущались мученія Рудагова у доски, нарушилось. Пѣвчіе вскакивали съ мъстъ, съ грохотомъ бросали пенали въ ранцы, собирали книги и тетради. Раздавались голоса:
— МатвѣйТрофимовичъ, вы позволите?..
— Разрѣшите, Матвѣй Трофимовичъ?..
Смѣлый Гурочка сунулъ въ руку Рудагову шпаргалку — рѣшеніе уравненія и тотъ, воспользовавшись суматохой, развернулъ ее и бойко застучалъ мѣломъ, найдя нужное рѣшеніе.
Гурочка съ другими пѣвчими мчался, прыгая черезъ три ступени внизъ, въ малый залъ, где уже сидѣлъ за фисгармоніей регентъ гимназическаго хора. Тонко и жалобно прозвенѣлъ камертонъ, певуче проиграла фисгармонія: — «до-ля-фа»…
Дружный хоръ гимназистовъ грянулъ:
— Рождество Твое, Христе Боже Нашъ… возсія мірови свѣтъ разума…
