Ненависть - [88]

Пьяные голоса становятся все громче, разговоры — все более вольными. Ну вот, пора Наместнику и убраться отдыхать — пусть поговорят о своих заслугах перед Империей, а завтра мы поговорим, почему вражеские отряды оказались на территории Империи, и почему пришла паническая весть к Солнечноликому, а не непосредственно — к Наместнику.

Полупьяного Наместника непонятно каким ветром заносит на кухню, похоже, что вовремя — кухарка с визгом отдирает от себя Черныша — он вцепился ей в руку мертвой хваткой, она, видимо, попыталась его затолкать в лохань, полную горячей воды. Беленький слабо пищит рядом, уже завернутый в какую-то тряпку — на одежки для тварей явно поскупились. Едой для малышей и не пахнет. Наместник молча, не говоря дурного слова — хмель пробрал крепко и членораздельно все равно не получится, разваливает груду еды на соседнем столе и находит кусок хлеба, кусочек мяса — видел, как Черныш пытался откусить от объедков, сует пищащему малышу, тот тут же успокаивается и начинает сосредоточенно кусать неожиданно привалившую еду. Кухарка продолжает бороться с тваренком — парень весьма упорен и отцепляться от ладони врага не хочет. Кусок мяса к носу Черныша — и тот сразу отцепляется от тетки и жадно хватает еду. Ладно, чистота не такое уж важное дело, наедятся — станут поспокойнее. Самое забавное, что, если Эйзе для Наместника был, несомненно, человеком, то эти тварятки — чем-то вроде потешных щенков. Да и на человеческих детей они походили только на первый взгляд — слишком худые, слишком угловатые, слишком голодные. Наместник зло пробурчал что-то, тетка моментально исчезла в кухни. Приблуд опять куда-то унесло, бросили мелких на произвол судьбы. Еще один погром-теперь уже в холодной кладовой, и для тварят нашлось молоко. Жадно лакают — зверята зверятами. Беленький наелся первым, с тихим писком отвалился от миски, перевернулся на спинку, тихо, довольно заурчал. Черныш еще какое-то время жевал, потом отполз в сторону. Тут же безжалостная рука Наместника окунула его в лохань с водой, отчаянный, захлебывающийся писк, острые зубки опять впиваются в палец воина-это уже просто традиция у тварей — жевать руки людей. Но воин оказался сильнее и сумел отмыть чумазого тваренка. Не дело Наместника, но своих собак он всегда купал и кормил сам-чтобы знали хозяина. И эти будут знать запах рук, которые кормят и гладят. Потом, может, и видеть станут, а пока-только запах и прикосновение. Так приучают диких животных — учат, что тепло, еда и ласка приходит всегда из одних рук. Принеслись приблуды, смущенно протянули Наместнику какие-то тряпочки — одежду искали, оказывается, надо же, как Ярре их воспитал — с первого раза все выполняют. Ладно, все это … Спать пора, мелких в корзину и поставить возле кровати. Все хорошо, но это не щенки. И Наместник это еще поймет. А пока он, наконец, рухнул спать. Никакие мысли не приходили в голову… Устал слишком.

Десять дней пролетели быстро. Послы появились на следующее утро, с глубокими и лживыми поклонами, переговоры благополучно зашли в очередной тупик, никто уступать не хотел. Пришлось вывести на смотр весь отряд, который пришел с Цезарионом. Дальше — уже только война. Бесконечная говорильня, попытки отхватить крошечный клочок чужой земли при межевании… Надоело. Зато не давали скучать тварятки-щенятки. В первый же день они погрызли все, что только нашли из кожи в комнате, а не надо было запирать на замок. Хотелось их отодрать плеткой, особенно за съеденные счастливые сандалии Цезариона, но как-то рука не поднялась. Уже глубокой ночью вытащили из комнаты погрызенные вещи и затолкали мелких в корзину. Тварята были в этот день счастливы — столько еды сразу привалило.

Второй день завершился грубостью плохо выспавшегося Наместника, приведшей к уступкам перепуганных послов — Цезарион был в такой ярости, что был готов двинуть сотни и перейти границу соседей. Зато тварята умудрились перепачкать едой и порвать меховой плащ, опрометчиво оставленный Цезарионом на ложе. Они славно спали, завернувшись в обрывки дорогущей вещи, когда Наместник вернулся с переговоров. Выдрать — рука не понялась, но Цезарион начал понимать коменданта.

На третий день презлющий Наместник так заорал на коменданта при выяснении причин отступления, что тот шарахнулся в сторону от дикого зверя-Цезариона. Тварят заперли в кладовке с едой и небольшим оконцем. Вечером обоих отчаянно пищащих зверят с трудом вытащили из зазоров между прутьями решетки на окне, куда они сумели добраться и застрять. В крепости уже заключали пари, что сделают твариные ублюдки на следующий день.

Переговоры шли, как по маслу — бешеный Наместник срывался на всех подряд, пугая послов едва не до смерти. Мелкие продолжали диверсии против еды, воды, одежды и обстановки комнаты Наместника. Выдрать рука по-прежнему не поднималась, но хотелось уже просто невозможно. Цезарион с ужасом ждал возвращения, когда старый его раб столкнется с еще двумя безумными тварями. Отличался Черныш — нрав у тваренка был упорный. Видеть он начал, видимо, на второй-третий день нормальной кормежки и теперь ничто не могло укрыться от взгляда раскосых черных глаз — Наместник как-то долго рассматривал его глазки, не мог понять, какого они цвета, кончилось это тем, что пищащий от злости тваренок серьезно прокусил палец воина. Беленький был потише, но всегда следовал за братом. Человеческой речи они не понимали, поэтому говорить что-то было бесполезно, а бить — безумно жалко. Поэтому единственный способ спасения от прожор была сунуть им что-нибудь в рот съедобное — малыши утихали на время, пока жевали еду. О подарке Императору речь уже не шла — погрызут весь дворец, еще убьют ненароком за такое. Наместник ходил злой, невыспавшийся, взрывался при малейшем раздражении. Зато он совсем не думал об Эйзе, совсем-совсем не вспоминал… Лгал себе, конечно, оглушал множеством дел, озорством малышей, пирами и войной — всем, чем угодно, чтобы не вспоминать о нежной коже, светлых волосах, криках по время любви.