Немой набат. Книга третья - [10]

Американцы молодцы. У них состоятельные люди не гнушаются уже в школьные годы закалять своих детей трудовым заработком. Дочь президента Кеннеди, и та на каникулах служила «пажом в офисах», как в Штатах называли курьеров, разносивших бумаги.

Слегка остыв, попытался мысленно перескочить в будущее, заглянуть за горизонты текущей жизни. Подумал о том, что транзит мира от буквы к цифре заметно ускоряет смену поколений во всех сферах. Жизнь требует новых людей, новых смыслов. Отмирание профессий и нарождение новых — тренд времени. Теперь на одной ноте, как раньше, жизнь не пропоешь, придется переучиваться. Но, пожалуй, важнее другое. В России первая четверть века вышла тягучей, застойной, а наверстывать отставание надлежит поколению, которое выйдет на авансцену национальной истории лет через двадцать-тридцать, к зениту века, иначе говоря, поколению Ярика. Но известно, молодежь, мужающая в период возвышения страны, всегда патриотична — взять хотя бы сегодняшний Китай! — а молодежь, входящая в жизнь в период упадка или застоя, либо развращена, либо безвольна, либо протестна — разве не таковы наши миллениалы девяностых? Но уже ясно: мажорам, отпрыскам тузов ельцинской эпохи, как бы ни делали им карьеры предки, не удастся приватизировать будущее. Да и мировой опыт показывает, что неправедно нажитое, духоразлагающее злато рассыпается в прах уже в третьем поколении. Верно сказал об этом Томас Манн в своих «Будденброках», удостоенных Нобелевки. Так и у нас зачастую будет: дед богат, сын в нужде, внук пойдет по миру. Кстати, знаменитая теория контрэлиты итальянца Парето о том же: первое поколение — правящее, второе пассивное, третье ветшает, уступая место следующей элите.

И вдруг новая вспышка памяти. Прошлой зимой хоронили в семейной могиле на Кунцевском кладбище одного из ветеранов отрасли. После ритуала погребения, когда возвращались к машинам, Донцов обратил внимание на передние — самое престижное место! — ряды свежих, нарядных надгробий. Задержался, пригляделся и ужаснулся: здесь чуть ли не сплошь покоились молодые парни — двадцать три года, двадцать, девятнадцать... Горестные эпитафии, казалось, сочились деннонощными родительскими слезами; судя по богатым памятникам, какая распрекрасная, роскошная жизнь была уготована безвременно погибшим детям! Но из прощальных слов, из хронологии явственно проступало, что эти крепкие симпатичные ребята, глядевшие с фарфоровых фото, погибли не доблестно, а от передозировки наркотиками, в нелепой пьяной поножовщине, от других опасностей, явившихся вместе с жестоким и коварным рыночным веком. И разве не сами родители, подумал тогда Донцов, обогатившиеся волею обстоятельств или подлости, нажившие миллионы из ничего, нежданно-негаданно скакнувшие из грязи в князи, шальными деньгами лишенные нравственного иммунитета, на торжище честолюбия ради шика прибивавшие к стенам копейку рублевыми гвоздями, — разве не они сами научили своих чад «красиво жить», покупая им «тачки» со сверхмощными движками, открывая свободный кредит для ночных баров, не задумываясь, что готовят для себя темный час отчаяния? Зулусы, польстившиеся на яркие побрякушки! Неутомимая алчность!.. Все в этом мире уравновешено. Господь все видит, всем воздает по их мере. А есть ли более адские прижизненные муки, чем трагическая гибель детей, в которой повинны — не могут они этого не понимать — сами родители, от толстосумства беспечно отправившие своих чад в зону повышенного риска? Ужасно. Насмешка дьявола!

Эта горькая недомерзлая рябина, эти безвременные скорбные могилы с роскошными надгробиями — вот она, кара небесная за неправедные девяностые, Божий налог на скоробогатство. И кто знает, не покоятся ли в этих могилах — или где-то на других кладбищах — дети тех безжалостных кредиторов, которые вынудили выброситься из окна Богодухова, вышвырнули из квартиры Шубина?

Но Донцов сразу поймал себя на мысли, что как раз отпрыск бандюгана Подлевский жив и продолжает нечистое отцовское дело. Молнией сверкнуло воспоминание о прошлогодней попытке спалить Веру и Ярика в Поворотихе, и Виктора сразу поглотили текущие заботы, связанные с возвращением семьи в Москву. К тому же поток машин на трассе стал плотнее — сказывалась близость столицы, — пришлось добавить внимания.

А Ярик?.. Жизнь покажет. Но он, Донцов, теперь полностью осознает, сколь тревожным в наши неустойчивые, переменчивые времена стало отцовское бремя. Сколько гадостей и гнусностей вьется вокруг новых поколений. Сколько будничных драм, с годами перерастающих в жизненные трагедии. Кругом дурь и натиск! Недогляди за парнем — как иголка сквозь сито провалится.

Но сын сыном, а чувство сумасшедшего счастья охватило Донцова в те минуты, когда после долгой разлуки он обнял Веру. Именно счастья, которое выше любви, ибо вбирает в себя не только плотское обожание, но и не меркнущее с десятилетиями родство душ.

Синицын, крестный отец Ярика, поселил Веру с сыном в однокомнатной квартире, зато в центре города, к тому же в доме с «Пятерочкой», что было удобно, а вдобавок в квартале от большого сквера, похожего на парк, где Вера выгуливала сына в детской коляске. К приезду, вернее, прилету мужа она приготовила праздничный обед — разносолы не уместились на небольшом кухонном столе, заняв часть широкого подоконника, — и после длительных агуканий с Яриком, который, утомившись от папиной ласки, сладко уснул, они уселись не столько трапезничать, сколько излить друг другу душу.