Немой - [5]

Слышал, как со двора вошла Полина, гремнула дровами у печки. Перед этим в комнату к Францу забежал бешеный старик: ты что, забыл, твоя побежала куда-то, за нее ты отвечаешь! О, Господи, пусть бы она и правда убежала, не съели бы за это Франца, ну, пусть бы наказали, как следует. Или пускай, если уж на то пошло, Отто все это проделает, ему это не в новинку.

Слышно, как Полина моет подойник, пойдет корову доить, а сюда снова влетит этот бешеный подгонять Франца. Вот он, аж задохнулся от гнева, слова в горле застряли.

Франц только махнул рукой, навешивая на плечо автомат и направляясь в кухню. Поздоровался с хозяйкой, она пообещала:

— Сейчас Полина молочка свежего принесет, а вы трошки шпацирен. Будет аппетит гут.

— До чего способная к языкам! — Франц улыбкой ответил на ее улыбку. Что ж, Франц погуляет, а то его опекун скоро залает от возмущения.

Франц направился к воротам, выглянуть на улицу. В сарае визжит, требует кормежки кабан, доносится голос Полины, покрикивающей на неспокойную корову. Все так мирно, обыкновенно. И такое солнечное утро. Самое черное в жизни Франца. Выглянул на улицу, там какое-то движение, заведены машины, перебегают улицу солдаты. А вдруг раздумал штурмбанфюрер, это в его власти, вдруг объявят: акция отменяется, уходим. Ну, пусть другой раз, пусть где-то, но не сейчас, не здесь. Поймите же, Полина, Полина! Фюрер мой, Германия, я плохой патриот, сам вижу, но я еще наберусь мужества, воли, решимости. Я сгожусь в дело. Но только не теперь!

Слышно, через все утренние звуки пробивается к Францу, как звонко бьет в дно подойника струйка молока, как ласково уговаривает корову Полина: «Стой смирно, что это с тобой сегодня?»

Ох, девочка, девочка, даже скотина что-то чует, а ты — как же ты не видишь, что готовится? Сказать ей, махнуть на все рукой и предупредить! Ну и что, куда она теперь убежит, где спрячется, когда все начнет гореть, а еще Отто, уж он-то не позволит нарушить приказ! Раньше надо было, хотя бы вчера, позавчера. Чего дожидался, почему этого не сделал? Но это же измена, этим ты предаешь интересы своего народа. А какой там она, эта девчонка, враг для Германии!..

Из распахнувшихся ворот вышла Полина с цинковым подойником в руке, увидела расписанную ею физиономию Франца, смущенно улыбнулась, даже румянец радостный согрел ее щеки. Франц помог закрыть тяжелые ворота. Знакомо вскинула короткие волосы и вдруг торопливо накрыла краем длинной юбки молоко. Пояснила, смущенно засмеявшись:

— Чтобы не сглазили. Чтобы молоко не скисло, вымя у коровы не высохло. Если у тебя плохой глаз.

— Полина, я хочу сказать, — все, что казалось самым важным, вдруг перестало что-либо значить, — я хочу warnen… предупредить. Плёхой человек уже пришел, вам всем будет плёхо.

На Франца умоляюще смотрят большие черные глаза: это неправда? Я не так поняла? Ты защитишь!..

— Надо вам… я не знаю что… — сказал и оглянулся на дверь, на ворота. Вдруг громко засмеялся, громко произнес:

— Молоко гут? Молоко корошо!

Как бы передразнивая Отто. Полина на него смотрит с возвращающейся надеждой, а может, она не так поняла? И все не так страшно. Направилась к избе, а Франц, придерживая автомат у пояса, пошел следом.

И постояльцы-немцы, и старуха — все внимательно наблюдают (это всегда завораживает), как молоко льется и пенится в стеклянном кувшине. Старуха уже накрыла стол; неизменная картошка, кусочки сала, сметана, консервы — видно, Отто расщедрился и открыл банку.

Полина взяла другой, непрозрачный, глиняный кувшин, накрыла марлей и цедит молоко в него. С выражением печали и обреченности па лице: Францу припомнились такие лица в музее, куда его часто водил отец, — на картинах с изображением Мадонн. Отто выразительно, не спеша, чтобы другие не обратили внимания, а Франц, наоборот, заметил, достал свои большие серебряные часы и, щелкнув крышкой, посмотрел на стрелки. Заметили однако все: еще бы, такие часы, старинные, такой звук. Кучериха даже потянулась рассмотреть их поближе. Как к лезвию топора в руках палача: острое ли? Ужас сковал голову Франца железным обручем, стали вдруг болеть глаза, даже слезиться от боли.

Невольно посмотрел на свои часы, ручные, подарок матери: без пяти минут восемь! Невольно прислушивался, что за окном происходит: не началось ли? И в желтых (какие они желтые у него!) глазах, на изрезанном глубокими морщинами лице Отто такое же ожидание. Морщинистая шея стервятника… Оба завороженно смотрят, как льется пенистое молоко, будто и это связано с ожиданием: кончится и… начнется.

— Вы завтракайте, а я наберу картошки, обед надо варить, — вдруг прозвучал голос старой хозяйки. Испуг на лице у Отто: ситуация усложняется! Женщина за кольцо подняла крышку подпола, в другой руке держит пустую корзинку.

— Dorthin darf man nicht![3] — устремился к ней Отто, прихватывая стоявшую у стенки винтовку. Старуха, не понимая, что немец имеет в виду, передала ему из рук в руки крышку погреба, и Отто глупо принял ее, держит.

А старуха, продолжая улыбаться, спускается в погреб. И тут глухо застучали за окном, где-то у соседей, выстрелы.

— Komm raus,[4]