Немота - [23]

— Звучит убедительно, — неожиданно заинтригованный, проговорил я. — Ты изучаешь психоанализ?

— В смысле, профессионально? Нет. Это так — начала когда-то копаться в себе, начитавшись Фрейда, от него пошла дальше. Игры с подсознанием, непрекращающаяся рефлексия — это всё по моей части, — ухмыльнулась Влада.

— Что-то становится яснее?

— Многое.

— Почему именно нарциссизм?

— Хотела найти ответы на некоторые вопросы, и мне любопытно, как полученные в раннем возрасте травмы сказываются на поведении и мироощущении взрослого человека.

— Что было в детстве у нарцисса?

— Обесценивание. Отсутствие безусловной любви, запугивание, манипуляции, гиперконтроль. Это может сформировать и пограничное расстройство, диссоциальное, комплекс жертвы. Зависит от того, каким способом защиты ребёнок спасается. Нарцисс учится глушить чувства, подстраиваться под общественные нормы. Постепенно перенимает модель поведения родителей, взаимодействуя с окружающим миром по принципу «делать хорошую мину при плохой игре». Людей использует как энергетический ресурс. Думаю, миф о вампирах неспроста возник. Кровь — всего лишь метафора. Без односторонней эмоциональной подпитки нарцисс действительно не выживет.

— То есть способность к эмпатии и эмоциональной привязанности у него как бы атрофируется?

— Ну да.

— Интересно. Я в своё время читал про социопатов, о нарциссах мало что знаю, но в силу ограниченности считал, что таких людей создают излишеством любви. Вседозволенностью.

— Смотря что называть любовью. Безусловную любовь через принятие и эмоциональную близость и любовь как материальную награду и похвалу за социальные достижения, послушание и оправданные надежды не сопоставить.

— Соглашусь, — кивнул я, пригубив кофе.

— Проблема нарциссических людей в том, что они-то как раз разницы не видят. В их мировоззрении любовь можно заслужить, купить, а далее пожизненно потреблять дивиденды.

Минуты на три-четыре мы замолчали. Я пил кофе, продолжая поглядывать на репродукцию, Влада же то поднимала, то опускала в неприкрытом смятении глаза. Необходимо было узнать, годится ли отснятый материал, можно ли из него что-то слепить, но в лоб спросить я не решался, а девушка напротив, вероятно, остерегалась загнать меня в уязвимое положение и вместо фильма заговорила про рулет. — Угощайся. Один из вкуснейших рулетов в Питере.

— А ты?

— Я итак сладкого переедаю, мне бы завязать, но не могу, — снова пауза. Хотелось прокомментировать услышанное словами: «По тебе не скажешь» — воздержался. Вдруг сочтёт за неуместный выпад? Никто не знает, где у человека больные точки. Однако Влада продолжила. — Неделю назад начала курить. Со стороны выглядит нелепо. Так же нелепо, как ребёнок, накрасивший губы помадой матери, но мне нравится.

Я улыбнулся. От Влады поистине исходила детская по чистоте энергетика.

— Отчего же?

— Есть люди, которым это идёт, а есть такие, как я — несуразные и без чёткого понимания себя.

— Ты не понимаешь себя?

— Пытаюсь, но это как догонялки со своей тенью. Иногда кажется, что она совсем близко, можно коснуться, а потом загорается свет, и ты догадываешься, что тебя как материального объекта попросту не существует. Ты не отражаешься в зеркалах, не осознаёшь своего присутствия.

— Фильм — это определённая потребность разобраться?

— Я не знаю, что это за потребность и есть ли в реализации объективный смысл. Просто интуитивно чувствую, что должна воплотить эти образы. Не с целью кому-то что-то доказать или словить хвалебные рукоплескания. В животе нарывает нечто гложущее, это нечто просит быть рассказанным. Логические аргументы не могу привести, их нет ни в сюжете, ни в посыле. Ни в том, зачем я решила сделать это.

— Разве роль человека творящего не в том, чтоб самому являться зеркалом? Это бы многое объяснило. Ты существуешь. Ты видишь то, что не видит примитивный человек. Возможно, материальный мир с его пресловутым рационализмом лишь кажется материальным, потому что так принято, а всё подлинное — за его пределами? С оборотной стороны?

— Как у Магритта?

— Да.

— Возможно. В начале знакомства ты упомянул, что занимался музыкой. В прошедшем времени, потому что история закончилась?

— Да, четыре года назад.

— Ничего не сохранилось?

— Было несколько смехотворных записей, но не уверен, что они ещё живы. Нужно поискать.

— Кинешь, если что-то найдётся?

— Хорошо, но вряд ли тебя зацепит. Ты слушаешь другую музыку.

— А что ты писал?

— В основном альтернативу. Иногда пробовал мешать с электроникой, экспериментировал вокально.

— Почему бросил? Показалось не твоим?

Вопрос застиг врасплох. За годы я сам себе не сумел ответить, почему так вышло, являлось ли увлечение музыкой природным даром или исключительно подростковым хобби, имелось ли у этого будущее. Не знаю. Призрачное упоминание, доказывающее, что бунтарский творческий период в моей жизни присутствовал — угрызения совести, тюкающие всякий раз, когда натыкался на достойные проекты молодых российских чуваков. Это одна из причин, по которой стал избегать мест, откуда доносилась живая музыка. Не ходил на концерты. Не зависал в рок-барах. Старался отстраниться от всего, что бередило память.