Обстановка в ней была довольно простой, похоже, вдова художника не шиковала, а комната, где хранились картины и вовсе пустовала. Холсты стояли в несколько рядов, отвёрнутые к стене.
Денис неторопливо подошёл к ним, осторожно повернул одну из картин и замер, завороженный совершенно пустым взглядом ещё не старой и сохранившей следы былой красоты женщины. Это был взгляд куклы из магазина — стеклянный, отсутствующий, не выражающий ни одной живой эмоции, словно душа давно покинула тело, а оно по непонятным причинам ещё продолжает функционировать. О последнем убедительно свидетельствовала тонкая струйка слюны, стекающая из уголка рта дамы.
Следователь брезгливо поморщился и, вспомнив, рассказа Ромельского уточнил:
— Это кто? Я слышал, Макар писал картины только с реальных людей.
— Его первая жена — моя мама, у неё была болезнь Альцгеймера, — дрогнувшим голосом объяснила Татьяна. Она стояла у самой дери и смотрела на работы мужа с какой-то странной тоской. — На его самых первых картинах мама ещё здорова. А это уже последние годы, когда она совсем никого не узнавала и ничего не помнила.
Денис не поленился взглянуть на остальные работы Серафимова-старшего и убедился, что Ромельский всё описал верно: на десяти холстах была зафиксирована фактически вся жизнь женщины, её постепенная, пугающая трансформация из цветущей и жизнерадостной матери семейства в пускающее слюни, лишённое памяти и рассудка растение.
Следующий цикл демонстрировал, как весёлые, смеющиеся мальчики лет 8-10 стремительно угасали, превращаясь в свои бледные, запуганные и зарёванные копии с почти такими же пустыми, как у больной матери, глазами. От самых последних картин фонило такой горькой обречённостью, что Денис с трудом удержался от желания повернуть их обратно к стене и отступить подальше.
— Очень реалистично, ваш супруг действительно был гением, — вполне искренне признал капитан и спросил: — А кто эти мальчики?
— Не знаю, просто дети, — быстро ответила Татьяна. Слишком быстро, по мнению Громова. Так говорят, когда хотят что-то скрыть.
Лично он не сомневался, что на картинах изображены Александр и Леонид — сыновья Макара. Но что же нужно было с ними сделать, чтобы вызвать такие эмоции?!
— И как же он добивался подобного эффекта? Заставлял их плакать?
— Конечно, нет! Ничего подобного. Просто у Макара была очень богатая фантазия, — ещё один слишком быстрый, не вызвавший доверия ответ.
Даже не будучи художником, Громов понимал, что воображение тут не при чём, подобное можно написать только с натуры.
— Так вы их купите? — Татьяна стояла на прежнем месте, обхватив себя за плечи, и смотрела на Громова с какой-то отчаянной надеждой.
— Да у них всё семейство со странностями, — подумал капитан и возразил: — Боюсь, что нет. Меня интересуют более мрачные сюжеты, приближенные к реальности, так сказать, а здесь всего лишь воображение. Вы даже не знаете, кто эти мальчики. Может, их вообще не существовало.
— Это сыновья Макара, — устало призналась женщина. — Не хотите покупать, забирайте картины просто так, всё равно они никому не нужны, а на меня нагоняют тоску.
— Хорошо. Возможно, чуть позже заберу, — задумчиво кивнул следователь и не удержался от контрольного вопроса: — А всё-таки, что он делал с мальчиками, чтобы вызвать такие эмоции?
— Говорю же, это просто игра воображения! Макар никогда их не бил! Пальцем ни разу не тронул! — резко возразила Татьяна, видимо, всё же разочарованная несостоявшейся покупкой и вышла из комнаты, давая понять, что время визитёра вышло.
Денис бросил последний взгляд на изображение светловолосого зеленоглазого мальчика (Леонида), буквально дышащее отчаянием и безысходностью, и подумал, что не только побои могут довести ребёнка до истерики, есть и другие эффективные способы причинить боль — метод «Гасителя», например. Что если Макар действовал также, а теперь один из его сыновей, сломанный моральным давлением на психику, продолжает воплощать в жизнь извращённые фантазии отца?
Звонок взвинченного и разгневанного начальства застал Громова врасплох.
— Где тебя носит? — бушевал ФАС. — Немедленно возвращайся в отдел, нам тут новое видео принесли!
Внутри что-то оборвалось. Очередной неприятный сюрприз? Только бы не роковой!
— Что там? — спросил он, стараясь не выдать волнение.
— Пока ничего нового. Это копия записи присланной Оболенским.
— Не понял. Он что для верности отправил родителям ещё и диск?
— Отправил, только не родителям, а деду, кстати, бывшему следователю — майору Ворошилову. Он вчера отсутствовал, вернулся несколько часов назад и обнаружил диск в почтовом ящике. Короче, приезжай, с ним нужно пообщаться. Только смотри мне — конфиденциальную информацию не разглашать ни под каким предлогом! Как бы он так не уговаривал и не бравировал прошлыми заслугами.
— А они есть? — фамилия Ворошилов была смутно знакома, но память отказывалась выдавать что-либо кроме нечётких, не поддающихся расшифровке ассоциаций.
— Есть. Он точно попытается на тебя надавить и даже вмешаться в расследование, не позволяй! И, чёрт возьми, кончай болтать, начинай работать!
— Понял, сейчас буду.
