НеМир - [35]

Вилен кладет мне руку на плечо и тихо то ли говорит, то ли спрашивает:

— Она ушла…

На моих руках лежит моя жизнь, смысл моего жалкого существования, моя единственная любовь. Меня хватает — таки, чтобы выразить криком ненависть к тем, кто это сделал, презрение к себе, который это допустил, обвинение в адрес Всевышнего, который не услышал мой зов о помощи. Выдав из себя этот крик, теряю последние силы и прислоняюсь своей мокрой щекой к личику моей ушедшей жены.

Я… чувствую тепло ее кожи… слышу ее тихое ровное дыхание…

Я… боюсь подарить себе надежду… боюсь, что это все — проделки моего убитого горем мозга… боюсь отстраниться от нее…

— Вил, она дышит.

Мой голос выдает все мои боюсь.

Мне удается-таки усилием воли заставить себя встать и подойти к кровати, чтобы положить на нее мою… она дышит… она жива… она будет жить… Бэмби.

Я не отхожу от моей девочки ни на шаг, я не отрываю свой взгляд от моей девочки ни на минуту, я не сдвигаю с ее руки свою ни на миллиметр. Вилен обращается ко мне:

— В вазе было пять отравленных конфет. Исполнители приступили к расследованию. Первый Исп уведомлен, что будет казнен, если мы до конца дня не узнаем имя виновного. Медик ходит по дому, рвет на себе одежду и волосы, и кричит о Чуде. Настоятель приказал всем духовникам королевства впасть в транс и благодарить Бога за чудесное спасение Примы. Рэд, как ей удалось? Этот яд реально убивает наповал.

Моему мыслительному процессу сейчас не до анализа слов Вилена:

— Брат, она без сознания уже два часа. Вил, если с ней что-то случится, я этого не перенесу.

— Не рефлексируй. Посмотри на нее — щечки розовые, дыхание ровное, пульс в норме. Ей просто надо время, чтобы восстановиться. И… Рэд, ты же знаешь, что ты не единственный, кто не сможет жить без нее.

Нашел время озвучивать чувства к моей жене. Но мне не хватает сил хоть как-то отреагировать на его слова…

Вил, входит в комнату:

— Рэд, они начали допрашивать Кессу.

— Хорошо.

Я фиксирую в этот момент количество часов бессознательного состояния Бэмби.

— Вил, уже четыре часа.

Моя девочка одновременно открывает глаза и делает глубокий судорожный вдох. Видит меня и шевелит, зажатыми в моей ладони, пальчиками.

Мое горло сжимается и мне не удается ничего сказать. Бэмби смотрит на меня удивленными глазками:

— Рэд, что случилось?

Я слабо машу головой, мол, все в порядке.

— Так почему у тебя такой вид, как будто ты кого-то похоронил?

Рэд, ты мужик, или как? Да возьми ты себя в руки, а то сейчас расплачешься как девчонка. Вилен откашливается и отвечает вместо меня:

— Все хорошо, Бэмби. Просто ты заставила нас сегодня поволноваться.

— Что со мной было? Я помню, как глотаю конфету, помню… Боль… помню э-э ковер… а потом ничего не помню. Рэд, любимый, перестань смотреть на меня так…

Вилен сегодня молодцом:

— А-а… Бэмби, понимаешь…

И мой брат пересказывает моей девочке в двух словах о попытке ее отравлении (попытке? да ее именно отравили!!!)

Бэмби притягивает меня к себе со словами:

— Рэд, прости, прости, любимый.

Я целую ее щечку и, наконец, произношу первые слова:

— За что, моя хорошая?

— За то, что заставила волноваться и… за то, что испачкала ковер… и за то, что наломала наши планы отдохнуть сегодня на море.

Я не знаю, пытается ли она меня таким образом приободрить, или просто входит в режим своей обычной манеры общения:

— Бэмби, ты что издеваешься? Да какой ковер, да какое море?! Да ты понимаешь, что тебя отравили и ты умерла… прости, это я решил, что ты умерла… Да за что ты просишь прощения? Да это я должен стоять на коленях и молить о прощении тебя… за то, что не уберег в собственном доме, за то, что допустил, чтобы подобное вообще могло с тобой произойти.

Она переводит взгляд на Вилена:

— И чем меня отравили?

Слышу как брат придвигается ближе к кровати:

— Цианистым калием.

Бэмби… улыбается:

— Вечно ты Вилен со своими шуточками.

— Такими вещами не шутят.

— Ну да, так я и поверила. А известно ли вам, дорогие мои, что этот яд — смертелен, и что ни один человек не сможет выжить, если в его организм попадет даже его ничтожнейшее количество?

— Известно… Бэмби, как ты себя чувствуешь? — он говорит это, явно давая понять, что не собирается принимать участие в обсуждении вопроса, на который у него нет ответа.

— Хорошо… только пить хочется, но еще больше мне хочется почистить зубы… у меня во рту какой-то металлический привкус.

Делает движение, чтобы встать, но я удерживаю ее:

— Нет, любимая, пожалуйста, полежи еще немного.

У меня дрожит голос от страха, что ей может стать хуже в любой момент. Какая же моя девочка упрямица:

— Рэд, со мной все в порядке. Дай мне встать.

Приняв вертикальное положение, Бэмби поправляет бриджи и делает неуверенный шаг в сторону от кровати:

— Вот видишь, а ты боялся — мои ноги вполне способны удерживать мой вес.

И направляется в ванную своей обычной походкой.

— Нет.

— Да.

— Бэмби, нет.

— Рэд, я требую.

— Об этом и речи быть не может.

— Я имею право.

— Нет у тебя никаких прав, ясно?

Бэмби сжимается в кресле так, как будто я ее ударил. Нет, нет, нет… Что я сказал? Да как мой язык мог сказать такое моей девочке?

Она не кричит, не возмущается, не пререкается. Да лучше бы она делала все это… Лучше бы она выплеснула на меня все свое презрение за эти слова… Лучше бы она ударила меня…