Немецкий Орден - [83]

Читателю, воспитанному на традиции немецкой исторической школы, такая книга, вероятно, была непонятна. В немецких романах описывалось прямо противоположное. В них мерзкие кретины и садисты говорили по-польски, но уж если речь о садизме, то его больше в польской литературе. Однако польские романы отвращали немецкого читателя, должно быть, и потому, что в немецких исторических повествованиях не было тех заимствованных из источников достоверных деталей, которые использовали в своих произведениях польские писатели. Когда Сенкевич описывает, как крестоносцы напали на какой-то город, спалили его, порубили мужчин, женщин и детей, а младенцев бросили в огонь, то это не так уж и неправдоподобно. Ибо война в позднее Средневековье повсеместно велась самым жестоким образом, жестоким даже для тех из нас, кто прошел через войну. Во всяком случае, она могла быть такой, и гражданскому населению, говоря современным языком, приходилось несладко. Несомненно, в Восточной Европе зверств было предостаточно, что нашло отражение, между прочим, в современных событиям источниках, но, как правило, их приписывали враждебной стороне. О войне с язычниками, которую вел орден и которая так огорчала Фойгта, о жестоких, по нашим понятиям, методах ее ведения повествуют немецкие источники, и наоборот, — о том, что претерпело прусское население от польско-литовских войск, особенно в той войне, кульминацией которой стала битва при Танненберге, сообщают также и современные польские источники.

Но оттого, что польские романы в известной мере построены на достоверном материале, их содержание не становится яснее- Не проясняется оно и тогда, когда немецкая картина истории несколько автоматически дополняется польской. Но с середины XIX века это является следствием не автоматизма, а общей причины — национально-освободительной борьбы.

Однако в этой борьбе польские и немецкие авторы не были на равных. Какой-нибудь Трейчке, полемизируя, не опасался цензуры, а любой польский писатель, живший не в Польском государстве, а бывший подданным русского царя, австрийского кайзера или прусского короля, испытывал нечто иное.

Впрочем, положение польского писателя было не таким, каким можно его представить в связи с методами подавления, практикуемыми государством Нового времени. Да, в Польше появлялись наряду с романом Сенкевича многие подобные ему сочинения, воспевавшие польскую историю. Но труды, посвященные злободневным политическим вопросам, подвергались изрядной правке, особенно в той части Польши, которая входила в состав России, где применялись изощренные методы цензуры. Поэтому польские авторы высказывались относительно политики настоящего и будущего в исторических романах о прошлом, в до некоторой степени романах-аллегориях.

Примером тому — вышедшая в 1827 году эпическая поэма А. Мицкевича «Конрад Валленрод». Заглавный герой — верховный магистр ордена, который в поэме имеет литовские корни — крестоносцы выкрали его еще ребенком. Конечно, это художественный вымысел, но абсурдом его не назовешь, поскольку детей уводили в качестве заложников, или, используя современную лексику, перемещенных лиц; и в описываемое поэтом время это действительно было одним из обычных политических средств. Но дело не в этом и не в полном абсурда описании жизненного пути героя, который выстраивает автор, а в том, что данная книга — яркий пример актуальных воззрений, закодированных в повествовании. Под Немецким орденом Мицкевич подразумевал Россию своего времени, и русские чиновники это понимали. И хотя появлению поэмы не препятствовали, любая дискуссия о ней была под запретом.

Немецкие романы и пьесы на эту тему ныне почти забыты. Едва ли кто-либо читает сегодня некогда весьма популярный роман Э. Вихерта о Генрихе фон Плауене или роман «Замок на Востоке» В. Котцде-Коттенродта. Иное дело — Польша. Здесь еще в 20-е годы века появлялись исторические романы, тоже несколько сомнительные, но немецкая политика оккупации во время Второй мировой войны позволяла традиционно осмысливать ее и поднимать дух, хотя многое из того, что испытывала оккупированная страна, приписывалось в романах рыцарям Немецкого ордена. Понятно, что в польских подпольных школах и университетах возрождались национальные и националистические традиции.

После 1945 года в Польше не было повода для доброжелательного изображения Немецкого ордена, ибо настало время заняться новыми границами и представить их в свете многовековой истории. В то время польские писатели создали много такого, что в современной Польше уже никто не воспринимает всерьез. Точно так же в Западной Германии после 1945 года нередко писали об утраченных территориях на Востоке единственно с целью вернуть эти регионы. Как и в XIX веке, картины прошлого в подаче полемизирующих сторон совпадали: выделение элементов национальной истории, акцент на более чем семисотлетний континуитет, сближение средневекового Немецкого ордена и прусской монархии Нового времени. Но и здесь за недолговечной публицистикой не следует упускать из виду собственно историческую науку, как польскую, так и немецкую, причем не только ученых, занимающихся историей Восточной Германии. В настоящее время Немецкий орден все чаще привлекает внимание немецких историков, и не только в связи с историей Пруссии. Думается, причиной тому не только изменившиеся после 1945 года границы, но и, смею надеяться, умудренность.