Немецкая трагедия - [50]

— Дельное что-нибудь в листовке есть?

— В том-то и дело, понимаешь ли…

— У тебя же собственная голова должна быть, — сказал Либкнехт.

Один из сидевших рядом солдат заметил:

— Наше дело драться, а рассуждать поменьше.

— Кто же будет за тебя рассуждать?

— Начальство, а то кто?

— У него свои интересы, — возразил Либкнехт, — жизнь солдата оно нисколько не ценит.

Он пояснил, что дело не в злой или доброй воле начальников: война по сути своей такова, что в жертву ей приносятся миллионы жизней. А толку все равно никакого, и слова о святых целях одна только болтовня.

Выходило, что листовки ближе к истине, чем то, что вдалбливали им командиры.

— Стало быть, — сказал Штанц, — воткнуть ружья в землю и разойтись по домам?!

— Если каждый в отдельности так поступит, — объяснил Либкнехт, — его ожидает расстрел. Если же побросает оружие вся армия, война станет невозможной.

— Но тогда враг захватит немецкие земли? — заметил солдат Холендо, порядочный зубоскал и шутник. — И снимет с нас штаны?

— Не забывай, что на той стороне фронта такие же обманутые, как и мы с тобой. Должен же кто-то начать!

— Эх, лучше бы поскорее добиться победы, тогда и разобрались бы во всем, — сказал Холендо.

— Нет, — возразил Либкнехт, — победа только позволит правительству натянуть вожжи крепче.

— Значит, ты, Карл, за поражение? Или как?

— Такие вещи не зависят от воли одного человека. Но выиграть войну Германия все равно не в силах.

Он стал объяснять, почему игра обречена; рассказал, что еще старый Бисмарк заклинал немцев не начинать войны на западе и на востоке одновременно. Прежние планы военных, при всей их жестокости, были хотя бы разумнее. Теперешние сторонники захватов так близоруки, что заранее обрекли страну на разгром.

— Вы думаете, в ставке не понимают, что средств у противника больше? Сначала на запад кинулись, пока русские были неготовы, теперь ведут наступление на востоке. Русские отступают, но драться способны долго. Что в таких условиях делает ставка? Бросает массы войск то в одном направлении, то в другом, выбирая участок удара. Это всегда приводит к огромным потерям. Для генералов — массированный удар, а для солдат — цепь сплошных смертей. При малейшей надежде на успех генералы не пожалеют сотен тысяч жизней.

— Но это же бойня! — с негодованием сказал Штанц. — Хуже, чем скот, убивают!

— Так и есть, — сказал Либкнехт. — Именно бойня.

— Хорошо, я, допустим, подохну, но семье, детям станет от этого легче?

— Нет, нисколько.

— Тогда какая же сволочь гонит меня на верную смерть?!

— Тот, кто требует от народа жертв, а сам наживается.

Разговор взволновал солдат. Расходясь, они долго еще толковали о том, что делать: не воткнешь же в землю винтовку и не скажешь: «Довольно, я кончил!»

А Либкнехт, видя, как глубоко задевают солдат листовки, с увлечением думал, какие новые мысли надо вложить в очередную свою работу и какие новые лозунги выдвинуть.

XVI

После того как рядового Кнорре выписали из лазарета, он попал в тыловую часть. Раненая нога не позволила отправить его на фронт.

У Кнорре оказался четкий разборчивый почерк, и он умел толково составлять донесения. Когда в части узнали об этом, а Кнорре постарался сам, чтобы узнали, командир решил:

— Оставлю тебя при себе, будешь бумаги разные составлять.

Вскоре, присмотревшись ближе к делам своего начальника, Кнорре убедился, что ворует тот без зазрения совести. Это было на руку писарю, который все чаще Домогался увольнительных записок.

— Почему так часто? — спросил капитан Унгер.

— Надо…

— То есть как «надо»?! Ты в гостях у меня, что ли? Я тебя, в случае чего, ближе к фронту переправлю, к линии огня.

— Вам, господин капитан, невыгодно.

— Как, как? Почему такое?

Привыкнув в условиях подпольной работы к риску, Кнорре хладнокровно объяснил, что перед тем, как от быть на фронт, он успеет вывести на чистую воду проделки своего начальника.

Побушевав сколько нужно, Унгер пришел к выводу, что грех в самом деле придется делить пополам. Парень, толковый: раз уж такая история вышла, лучше оставить его при себе. Только пускай держит язык за зубами.

— Получай увольнительную, черт с тобой! Но помни, в случае чего…

— Можете на меня положиться.

Ведя дела исправнейшим образом, Кнорре получал возможность проводить вечера там, где ему было необходимо. А позже стал прятать гектографические оттиски листовок, часть типографского шрифта и другие, не менее опасные вещи в несгораемом ящике начальника, ключ от которого держал всегда при себе.

Разумеется, риск был немалый. Один раз в батальон явилась комиссия проверять солдатское имущество. Видно, кое-какие подозрения у властей возникли.

Застигнутый врасплох, Кнорре, когда вошли к нему в канцелярию, вскочил, вытянул руки по швам и замер, ожидая, чем кончится история.

Они стали придирчиво осматривать все. Если сейчас направятся влево к несгораемому ящику, он пропал.

Капитан Унгер, видя, что члены комиссии направились влево, сообразил, что надо спасать себя: он знал, что в несгораемом ящике писарь кое-что прячет.

— Там дальше мое личное, не солдатское, — сказал он.

— Тогда не будем просматривать? Или как? — Член комиссии вопросительно посмотрел на коллег.