Кладбище было равниной, почти без деревьев. Лес крестов и памятников. В гробу видно было только стеариновое личико, в искусственных бумажных цветах, с очень длинными ресницами.
Когда Светка умерла, мама предложила Нюре:
— Переходи к нам вниз.
— Мне и одной неплохо.
— Скучно же одной.
— Нет.
Отвечала она намеренно коротко, чтобы не вступать в пререкания. Но что она делала там, наверху? Не раз я прислушивался — сверху не доносилось ни звука. Нюра не ходила, не передвигала стульев, не плакала. Казалось, даже не дышала. Но так она выдержала недолго. Через несколько дней сказала:
— Мама, я пойду работать, а то так с ума сойти можно.
Мама одобрила желание Нюры, и сестра поступила работать на эвакуированный завод. Уходила на завод она еще в темноте, а приходила поздно вечером.
— Что ты там делаешь? — как-то поинтересовался я.
Нюра усмехнулась:
— Что делаю? Об этом не положено говорить. Даже братьям…
— Интересно?
— Нет. Это не по мне… Но ведь надо.
На этом и кончился наш разговор о ее работе.
* * *
В начале сорок третьего управдом явился к нам и предложил: «Ослобоните помещение. Здесь поселятся эвакуированные.» Речь шла о верхнем этаже, где жила Нюра. Помещение мы освободили, мама даже побелила комнату, чтобы люди не подумали, что мы грязнули.
Я почему-то представлял себе, что эвакуированные приедут на грузовой машине, будут носить множество всяких вещей, но получилось совсем не так. Кирьяковы пришли пешком. Это были Лариса Антоновна и двое ее детей. Сережа, одного со мною возраста, и Зоя, на два года младше, — на детских маленьких костылях. И вещей у них почти не было: ни кровати, ни стола, ни стульев. Был только один чемодан с оторванной ручкой. Скоро многие наши вещи перекочевали к Кирьяковым — кастрюли, тарелки, ложки, не говоря уже о том, что оставила в своей комнате Нюра: кровать, стол, стулья…
В это же время мама пошла работать на мебельную фабрику. Вначале она хотела стать за фрезерный станок, на котором прежде работал Гриша, но дело у нее почему-то не пошло, может быть, просто не хватало сил ворочать шаблоны, поэтому она стала в этом цехе уборщицей. Каждый день она приносила мешок стружек, и мы ими топили железную печку внизу. Топливо это было плохое — стружки быстро прогорали, а тепла с них — кот наплакал. Иногда даже не успевала свариться картошка. А Кирьяковы совсем не топили свою печь, правда, от нас все тепло поднималось к ним.
Однажды мама принесла с фабрики толстую березовую чурку, чтобы положить ее в печь. Однако мне жалко было тратить ее на такое дело — из нее мог получиться отличный линкор. Мы с Серегой выпросили ее у мамы и, не теряя времени, принялись за работу. В ход пошел отцов инструмент, который мама перенесла из избушки домой. Корпус корабля получился сразу, хуже обстояло дело со всякими палубными надстройками. Нужно было где-то раздобыть хорошую картинку линкора, чтобы все было как у настоящего корабля. Вот из-за картинки-то строительство приостановилось.
На нашей фабрике к этому времени произошли большие изменения — открылся «спеццех» — там стали делать ложи для автоматов, а в остальных цехах тоже теперь изготовляли новую продукцию — лыжи для наших войск. Поговаривали даже, что вся наша фабрика станет военным заводом, но почему-то этого не сделали.
После смерти Гриши мама как-то вдруг постарела — появились седые волосы и стали трястись руки. Она решила продать Гришины вещи и купить машину угля. Нам с Нюрой такой план не понравился — не верилось, что Гриша никогда не вернется и его вещи ему уже не понадобятся. Все же мы отправились на «барахолку». Я помог донести вещи: выходной костюм Гриши, его валенки, старые брюки, шапку из кроличьего меха и романовский полушубок. Нюра все это «добро» разложила на столе. Я ходил и грелся, а она стояла и мерзла. Торговля у нее пошла не очень-то бойко. Точнее сказать, почти не сдвинулась с места. Нюра оказалась никудышным продавцом — ни на одну вещь не хотела сбавить цену. Сколько сказала мама, на том она и стояла, а за такую цену никто не брал. В общем, продали только валенки. Когда уже темнело, совсем продрогшие, вернулись домой. Мы думали, мама будет нас упрекать, но она неожиданно сказала:
— Вот и хорошо, что не продали…
Значит, и у нее была мысль, что Гриша еще вернется. Ведь бывают же ошибки.
Это все было до Кирьяковых, а когда приехала Лариса Антоновна с детьми, мама стала говорить им совсем другое:
— Берите все… Если Гриша придет — наживем. Мы не безрукие…
Все пошло в ход, потому что у Кирьяковых совсем ничего не было. Только серый костюм Гриши мама спрятала опять в сундук:
— Пусть лежит.
Перед тем как отдать Гришины вещи, мама осматривала их. В старых брюках она нашла два билета с неоторванным контролем. Пятый ряд, четырнадцатое и пятнадцатое места. Припомнили, что перед самой войной в клубе водников выступала труппа артистов из Томска… А до этого Гриша вечерами стал куда-то уходить. Уйдет и долго не возвращается. Отец как-то спросил его:
— Так на улице и стоите? Пригласил бы ее в клуб. Как раз «Любовь Яровая» идет.
Мы не поняли — о чем отец. А Гриша понял. Покраснел и спрашивает:
