Неловкий вечер - [44]

Иногда я боюсь, что он однажды упадет с неба и окажется в чужом саду, а мы не заметим. На небе часто бывает мало звезд, мы об этом обычно не беспокоимся.

– Нам нужно сбежать в безопасное место, – говорит Ханна.

– Именно.

– Но когда, когда же мы перейдем на ту сторону?

Моя сестра звучит нетерпеливо. Она мало знает об ожидании и хочет получить все и сразу. Я более вдумчивая, поэтому многие вещи проходят мимо меня: вещи тоже иногда бывают нетерпеливы.

– Ты красиво говоришь, но это ничем не заканчивается.

Я обещаю Ханне, что исправлюсь, и говорю:

– Мышь из дома – любовь в пляс.

– Это еще одна казнь египетская? Мыши?

– Нет, они будут защитой, когда вернется кот.

– Что такое любовь?

Я задумываюсь на мгновение, а затем говорю:

– Когда наша нерелигиозная бабушка готовила «адвокат», он получался густым и золотисто-желтым. Чтобы он был вкусным, нужно было добавлять все ингредиенты в правильном порядке и в правильной пропорции.

– «Адвокат» гадкий, – говорит Ханна.

– Потому что тебе еще предстоит научиться любить его. Сперва и любовь тебе не понравится, но потом она станет лучше на вкус и слаще.

Ханна на мгновение хватается за меня, она держит меня, как своих кукол, обняв под мышками. Отец и мать никогда не обнимаются, возможно, потому, что от объятий секреты могут приклеиться к другому человеку, как вазелин. Поэтому и я никогда не обнимаюсь: не знаю, какие из своих секретов я готова отдать.

18

Отцовские кломпы стоят рядом с ковриком – на их носах жесткие синие пластиковые галоши, чтобы предотвратить дальнейшее заражение. Я бы с удовольствием надела такую галошу на лицо, чтобы дышать только своим собственным воздухом. В кломпах я иду к компостеру с ведром очисток, выбрасываю их на белые от росы коровьи лепешки, и вдруг меня осеняет: возможно, это последняя гора коровьего навоза, которую я вижу. Как и звуки первого утреннего мычания, охлаждения бочек для молока, миксеров для смешивания корма, воркования лесных голубей, привлеченных запахом кукурузы и устроивших гнезда на коньке коровника, – все в конечном итоге превратится в воспоминания, приходящие, лишь когда мы празднуем дни рождения или когда не можем уснуть ночью, и все опустеет: коровники и сарай для сыра, силосные башни и наши сердца.

От бочки для молока к канаве в середине двора идет белая дорожка: отец открыл у бочки кран. Молоко больше нельзя продавать, но коровы продолжают доиться как ни в чем не бывало. Отец ставит корову между решеток и подставляет чашку ей под вымя, а затем натирает его кремом для вымени с помощью моих старых трусов, чтобы коровы оставались красивыми и чистыми. Мне часто становится стыдно, когда отец проводит по коровьему вымени моими изношенными трусами или без колебаний оттирает ими чашки, и по ночам я иногда думаю о своем пахе, который прошел через столько чужих рук: от Оббе до фермера Янссена. Все они трогали меня через мои трусы своими трещинами и мозолями на ладонях. Иногда какая-то пара теряется среди коров, и в конечном итоге те проталкивают ее сквозь решетки. Отец называл их тряпками для вымени, он даже не видел, что это трусы. По субботам мать стирала их и развешивала сушиться на веревках.

Я отковыриваю ногтем старый яблочный огрызок из ведра для очисток и краем глаза вижу, как ветеринар сидит на корточках у белой палатки. Он погружает шприц в пузырек с антибиотиками и втыкает иглу в шею теленка. У теленка диарея, горчично-жёлтое дерьмо разбрызгивается во все стороны, его ноги дрожат, как забор на ветру. Хотя сегодня воскресенье, ветеринар у нас, но, если бы мы лежали с голыми попами и вставленными в анусы термометрами, все было бы отложено до понедельника. Мать спела бы песенку про девочку-Короткую Курточку, которая никогда не болела по воскресеньям. И я подумала: Короткая Курточка трусиха, не ходит в школу, но ходит в церковь, легко и просто. Только когда я пошла в среднюю школу, я поняла: Короткая Курточка боялась всего незнакомого. Над ней издевались? У нее, как у меня, начинает болеть живот, когда я выхожу на школьный двор или когда объявляют школьную поездку и все микробы тоже едут с нами? Она тоже ломает мятные конфеты о край стола, чтобы ее не тошнило? На самом деле Короткую Курточку можно только пожалеть.

Пластиковые галоши скрипят при каждом шаге. Отец однажды сказал: «Смерть всегда приходит в кломпах». Я не поняла этого. Почему не на коньках или в кроссовках? Теперь я понимаю: смерть в большинстве случаев объявляет о себе, но мы часто не хотим видеть и слышать ее. Мы же знали, что лед во многих местах слишком тонок, как мы знали, что ящур не помилует нашу деревню.

Я бегу в сарай для кроликов, в котором буду в безопасности от всех болезней, и проталкиваю вялую морковную ботву сквозь сетку. На мгновение я вспоминаю о шейных позвонках кролика. Если вывернуть ему голову, они треснут? Это страшная мысль: держать чужую смерть в руках, какими бы маленькими они ни были – словно штукатурная лопатка, ими можно строить, а еще обтесывать острым краем углы.

Я отодвигаю кормушку, кладу руку на кроличий мех и ласково прижимаю уши Диверчье. Их края твердые из-за хрящей. Я на мгновение закрываю глаза и думаю о кудрявой ведущей из «