Неловкий вечер - [21]

– У отца есть сердце, как думаешь?

Образ шмеля уступает место грудной клетке отца. Я видела ее сегодня. Было жарко, и он шел по пастбищу среди коров без белой рубахи. У него ровно три волоска на груди. Светлых. Я не могу вообразить сердце за его ребрами, скорее яму для навозной жижи.

– Конечно, – говорю я, – он всегда щедр на пожертвования в церкви.

Ханна кивает и посасывает щеки изнутри. Ее глаза все еще красные от плача. Мы не говорим о Тишье, как мы не говорим о всех вещах, что никогда не забудем. Как навозная яма опорожняется только один раз в год, так и сейчас не время, чтобы изливать свое сердце, хотя я не знаю, когда это время настанет. Я даже не знаю, как это делается. Бабушка иногда говорит, что молитва делает сердце легче, но мое по-прежнему весит триста граммов. Такое же тяжелое, как пакет мясного фарша.

– Знаешь историю Рапунцель? – спрашивает Ханна.

– Конечно, знаю.

– Она – наше решение, – говорит Ханна. Она поворачивается на бок, чтобы посмотреть прямо на меня. В свете моего ночника ее нос похож на опрокинутую парусную лодку. У нее красота, которую редко встретишь, похожая на ее собственные рисунки карандашами: они кривые и косые, но благодаря этому в них есть что-то привлекательное, что-то естественное.

– Ее однажды спасли из башни. Нам тоже нужен спаситель. Кто-то, кто заберет нас из этой дурацкой деревни, от отца и матери, от Оббе, от нас самих.

Я киваю, это хороший план. Вот только мои волосы едва отросли ниже ушей, и потребуются годы, прежде чем я отращу их настолько, чтобы кто-то смог по ним подняться. А еще самая высокая точка у нас во дворе – сеновал, и на него можно просто залезть по лестнице.

– И вытащит тебя из пальто, – продолжает Ханна. Она быстро пробегается липкими пальцами по моим волосам. Я чувствую соленый запах попкорна. Она шевелит пальцами над моей головой, барабанит, как те ползучие создания, что часто толкаются у меня под кожей. Я никогда не прикасаюсь к Ханне, только если она попросит. Мне это просто не приходит в голову. Есть два типа людей: те, кто удерживает, и те, кто отпускает. Я принадлежу к последней категории. Только собирая разные вещи в карманы пальто, я могу удержать воспоминания и человека, сохранить их в безопасности. На резце Ханны – кожура попкорна. Я ей ничего не говорю об этом.

– Но разве мы не можем отправиться туда вдвоем? – спрашиваю я.

– Та сторона, она как винный магазин в деревне: если тебе меньше шестнадцати, зайти не можешь.

Ханна решительно смотрит на меня. Нет смысла ей сейчас противоречить.

– И еще это должен быть мужчина, спасители всегда мужчины.

– Как насчет Бога? Он тоже спаситель, не так ли?

– Бог спасает только утопленников. А ты боишься плавать. Кроме того, – продолжает Ханна, – Бог слишком крепко дружит с отцом. Он ему все расскажет, и мы никогда не сбежим отсюда.

Ханна права. Хотя я не уверена, что хочу, чтобы меня спасали, ведь сначала нужно научиться спасаться самой, но и разочаровывать сестру я не хочу. В ушах стоит крик отца: «Кто оставит народ свой, станет бродягой, оторванным от своего истинного естества». Вот оно, наше истинное естество, или где-то на земле есть другая жизнь, которая так же хорошо подойдет нам, как мое пальто?

– У тебя двадцать четыре часа, чтобы сделать выбор, – говорит Ханна.

– Почему двадцать четыре часа?

– У нас мало времени, от этого зависит наша жизнь.

Она говорит это тем же тоном, который использует, когда мы играем в настольный теннис в сарае и мяч постоянно улетает. Тогда она заявляет: «А теперь по-настоящему». Как будто до этого мы махали ракетками, чтобы распугать навозных мух.

– А что потом? – спрашиваю я.

– Потом начнутся они, – шепчет Ханна.

Я задерживаю дыхание.

– Поцелуи. У Рапунцель были длинные волосы, а у нас есть наши тела. Если хочешь быть спасенной, всегда нужно бросать что-то в бой.

Ханна улыбается. Если бы у меня было зубило, я бы постучала им по ее носу, чтобы он выровнялся. Нужно убирать все, что невольно отвлекает внимание, – так однажды сказал отец, когда я не удержалась и вытащила свои карточки с покемонами из сумки. Он бросил их в камин и сказал: «Никто не может служить двум господам: либо он будет ненавидеть первого и любить второго, либо будет посвящать себя первому и презирать второго…» Он забыл, что мы уже служим двум господам: отцу и Богу. Третий может все усложнить, но об этом мы будем беспокоиться позже.

– Бе. – Я делаю брезгливое лицо.

– Ты не хочешь, чтобы тебя спасли и увезли на ту сторону моста?

– Как назовем наш план? – быстро говорю я.

Ханна на мгновение задумывается.

– Просто План.

Я затягиваю шнурки пальто и чувствую, как воротник сжимается вокруг шеи. Петля с чердачной балки будет ощущаться так же? Я слышу тихий стук из-под письменного стола. Ханна не знает, что у меня две жабы, что кусочек той стороны уже у меня в комнате. Я не думаю, что сейчас стоит говорить ей про них: не хочу, чтобы ей пришла идея выпустить их в озеро и смотреть, как они нырнут вниз головой туда, где исчез Маттис. Касаясь их, я наконец владею чем-то, что могу удержать, хотя они и странные на ощупь. К счастью, Ханна не слышала звуков, ее голова занята Планом.