Некто Гитлер: Политика преступления - [62]
Пример Фридриха II активно муссировался немецкой пропагандой в последний военный год, но то, что он играл хоть какую-то серьезную роль в гитлеровских мотивах, сомнительно[163]. Современная национальная война, в конце концов, нечто совсем другое, чем кабинетная война XVIII века[164], уж это-то Гитлер понимал. Ближе к истине другая версия: решающую роль среди мотивов Гитлера сыграл отрицательный пример ноября 1918 года. Вспомним: ноябрь 1918-го стал мигом политического пробуждения Гитлера; проигранная война стала самым сильным переживанием его молодости, а решение не допустить второй «ноябрь 1918-го» – первоначальным главным импульсом его политической деятельности. И вот теперь дело зашло так далеко, что в известном смысле Гитлер достиг своей первоначальной политической цели: второй «ноябрь 1918-го» стоял у ворот, и Гитлер был в состоянии не допустить этот «ноябрь». К этому он был готов.
Не стоит недооценивать вновь вспыхнувшую в Гитлере ненависть к «ноябрьским преступникам», которую до этого момента он с трудом, но преодолевал. В «Моей борьбе» Гитлер с мрачным удовольствием цитирует недостоверное высказывание некоего английского журналиста времен «ноября 1918-го»: «Каждый третий немец – предатель». Теперь он мог позволить себе повесить или гильотинировать любого немца, который осмелился бы предположить, что война проиграна, или повел бы себя так, что стало бы ясно: он надеется пережить войну. Гитлер всегда был человеконенавистником, ему всегда нравилось убивать. Гитлеровская сила ненависти, гитлеровская жажда смерти, которая годами обрушивалась на евреев, поляков и русских, обратилась теперь против немцев.
В конце лета и ранней осенью 1944 года Гитлер еще раз собрал всю свою энергию и волю в кулак, словно бы вспомнив свои лучшие времена. В конце августа у него едва ли был фронт на Западе, да и про Восточный фронт сам же Гитлер говорил: «Не фронт, а дыра». В конце октября оба фронта были восстановлены, союзное наступление остановилось, а в тылу Гитлер стал создавать фольксштурм[165] – все мужчины в возрасте от 16 до 60 лет были мобилизованы для ведения «народной войны». Боевую мораль Гитлер поддерживал распускаемыми пропагандистскими слухами о «чудо-оружии», которое есть у Германии в резерве[166]. На самом деле атомной бомбой (действительно, чудо-оружием 1945 года) владела тогда Америка, а не Германия. Довольно примечательная мысль: ведь если бы в 1944 году началась долгая, безжалостная и кровопролитная оборонительная война, о которой мечтал Гитлер и к которой готовил Германию, то первая атомная бомба взорвалась бы не в Японии, а в Германии.
Впрочем, Гитлер сам позаботился о том, чтобы этого не произошло, – когда вновь растратил те силы, которые собрал, можно сказать, наскреб, для обороны. В ноябре 1944 года он решился на новое наступление, на сей раз в западном направлении. 16 декабря 1944 года в Арденнах немецкие войска в последний раз перешли в наступление.
Нам придется вплотную заняться этим наступлением, уделить ему куда больше внимания, чем другим военным эпизодам Второй мировой. Потому что это наступление было больше чем эпизод. Из-за него Германия после войны оказалась разделена на оккупационные зоны, ставшие впоследствии враждебными друг другу немецкими государствами. Именно с этого наступления энергия Гитлера обратилась против его собственной страны.
Наступление в Арденнах больше, чем любая другая военная операция Германии во Второй мировой, была личным делом Гитлера. С военной точки зрения это была абсолютно безумная операция. При тогдашнем уровне развития военной техники наступавшие должны были ради успеха наступления иметь численное превосходство по меньшей мере три к одному. Соотношение сил на Западном фронте к декабрю 1944 года было в лучшем случае один к одному, и это при подавляющем превосходстве авиации союзников. Слабый кидался на сильного. Чтобы хоть на время обеспечить незначительное численное превосходство на участке прорыва фронта, Гитлер вынужден был предельно оголить восточную линию обороны, и он это сделал, несмотря на отчаянные предупреждения начальника генштаба Гудериана: русские готовятся к массированному наступлению. Гитлер играл ва-банк, причем вдвойне: если наступление на западе провалится – на что вполне можно было рассчитывать, учитывая соотношение сил, – то все соединения, необходимые для защиты западных областей Германии, будут распылены, и одновременно наступление на западе сделает абсолютно бесперспективным любую оборону против наступления русских на востоке, – а его ни в коем случае нельзя было сбрасывать со счетов.
Случилось и то и другое. Наступление в Арденнах провалилось, русские перешли в свое наступление[167]. В самом начале союзная авиация не могла подняться в воздух из-за тумана, что позволило немцам в течение нескольких дней достичь крупных успехов. Потом небо прояснилось, и в рождественские дни две немецкие танковые армии, поддерживающие атакующую пехоту, были разгромлены с воздуха, а в первые недели января 1945 года их остатки отошли на исходные позиции; 12 января 1945 года русские прорвали тончайшую линию обороны, оставшуюся от немецкого Восточного фронта и неудержимой лавиной докатились от Вислы до Одера. Все это можно было предвидеть, и Гудериан все это предсказывал Гитлеру с отчаянным упорством. Но Гитлер ничего и слышать не хотел. Наступление в Арденнах было его собственной идеей, предпоследней идеей (о последней мы еще поговорим), и он добивался ее воплощения со всем ожесточением, на какое был способен.
