Некто Гитлер: Политика преступления - [36]

Гитлер – и это одна из главных причин, по которой следует быть очень осмотрительным, относя его к правому политическому спектру, – совершенно очевидно принадлежит ко второму типу политиков. Он ни в коем случае не хотел быть лишь политическим прагматиком, но – политическим мыслителем, политическим целеполагателем, «программатиком», употребим его собственный окказионализм; в известном смысле он был даже не «Лениным» гитлеризма, но его «Марксом»; он особенно гордился тем обстоятельством, что в самом себе объединил политика-«программатика» и политика-прагматика, что бывает крайне редко, лишь «в пределах очень больших отрезков истории человечества»[94]. Кроме того, он совершенно верно отдавал себе отчет в том, что политику, действующему в соответствии со своей «программой», приходится куда тяжелее, чем чистому прагматику: «Потому что, чем величественнее дело человека для будущего, тем труднее его борьба, тем реже выпадает на его долю победа. Но уж если кому-то предстоит воссиять в веках, того, быть может, на закате дней уже коснется слабый отблеск его грядущей славы».

Как мы знаем, Гитлер этого не сподобился. То, что окружало его «на закате дней», «слабым отблеском грядущей славы» никак не назовешь. Но Гитлер абсолютно прав в том, что касается его политики: да, он делал ее в полном соответствии со своей доморощенной программой, чем скорее затруднял, чем облегчал ход этой политики. Можно пойти дальше и сказать, что своей программой он запрограммировал свой крах. Картина мира, которую он положил в основу своей теории, та картина мира, на которой основывалась его программа, была изначально искаженной; политика, ориентированная на эту картину мира, не могла достигнуть своих целей, как путешественник, пользующийся неправильной картой.

Итак, нам придется вглядеться в гитлеровское политическое мировоззрение и отделить правильное или по крайней мере приемлемое от ложного, ошибочного. Симптоматично, что до сих пор такие попытки едва ли предпринимались. До 1969 года, когда Эберхард Йекель[95] в своем труде «Мировоззрение Гитлера» проанализировал массу несистематизированных мыслей, разбросанных в книгах и речах фюрера, исследователи Гитлера даже не задумывались о том, что у Гитлера вообще было хоть какое-то мировоззрение. Господствующее на этот счет мнение хорошо и сжато выразил английский биограф Гитлера Алан Буллок[96]: «Единственный принцип нацизма – власть и господство ради них самих». Этот принцип – яркая противоположность принципов таких политиков, как Робеспьер или Ленин, у которых «воля к власти покрывалась и оправдывалась триумфом их идеологии». Гитлер же считался – и считается до сих пор многими, кто не решается всмотреться в это отвратительное явление, – оппортунистом чистой воды, политиком инстинкта, не имевшим никакой четкой, продуманной программы.

Вот как раз таким политиком он и не был. Насколько Гитлер доверял своему инстинкту и своей интуиции в вопросах тактики и расчета времени, настолько же свою политическую стратегию он определял в полном соответствии с твердыми, верней закоснелыми, принципами, которые он выработал таким образом, что они образовали законченную, правда, слегка обтрепанную по краям систему – «теорию» в марксистском смысле. Йекель реконструировал эту систему из обломков гитлеровских политических писаний, но дальше не пошел. Критиковать эту систему он счел излишним: «У цивилизованного человека просто нет слов, чтобы охарактеризовать эту политическую теорию, чьими средствами с самого начала и абсолютно неприкрыто признаются война и убийство и чья цель превосходит своей примитивностью и жестокостью все, что было и есть в политике и общественном сознании»[97]. Чересчур верно. Действительно, мало удовольствия заниматься Гитлером как политическим мыслителем настолько глубоко, насколько этого требует объективный анализ. Но, кажется, это необходимо по двум противоположным причинам.

Во-первых, потому что до той поры, пока мы не отрефлексируем гитлеровскую политическую теорию, многие из ее положений будут продолжать свое существование – не только среди немцев и не только среди сознательных приверженцев Гитлера. Во-вторых, потому что до тех пор, пока мы четко не отделим ложное и ошибочное в его воззрениях от более или менее верного, это верное будет подвержено опасности табуизации лишь постольку, поскольку так считал и Гитлер. Но ведь и дважды два – четыре, хотя Гитлер, вне всякого сомнения, был с этим согласен.

Вторая опасность гораздо больше первой, поскольку исходные посылки гитлеровского политического мышления почти полностью неоригинальны. Оригинальными – и почти полностью ошибочными – были те выводы, которые он делал из этих посылок: подобным образом он во всех своих архитектурных эскизах исходит из общепризнанного классицистического колониального стиля, против которого ни у кого не может быть никаких возражений, но портит их гиперболизированными, нарочито шикарными пропорциями. Основные принципы, из которых исходил Гитлер, разделяло с ним большинство его современников; в основном это банальности вроде «дважды два – четыре».