Некрасов - [63]

Питая ненавистью грудь,

Уста вооружив сатирой,

Проходит он тернистый путь

С своей карающею лирой.

Его преследуют хулы:

Он ловит звуки одобренья

Не в сладком ропоте хвалы,

А в диких криках озлобленья.

И веря и не веря вновь

Мечте высокого призванья,

Он проповедует любовь

Враждебным словом отрицанья…

…Со всех сторон его клянут

И, только труп его увидя,

Как много сделал он, поймут,

И как любил он — ненавидя!

Здесь смысловой центр стихотворения. Здесь Некрасов дал двуединую формулу «любовь-ненависть», которая в предельно сжатом виде заключила в себе одну из главных нравственных проблем, стоявших перед русскими передовыми деятелями в эпоху борьбы против крепостничества и самодержавия. В ту пору они могли действенно выразить свою любовь к России, к ее народу только «враждебным словом отрицанья». Истинно любить закабаленный народ — это значило питать ненависть к его поработителям, жить печалью и гневом. Иного выбора не было, и Некрасов это хорошо понимал. Он часто возвращался к этой мысли, составлявшей его убеждение. Например, он писал Л. Толстому 22 июля 1856 года: «…И когда мы начнем больше злиться, тогда будем лучше, — т. е. больше будем любить — любить не себя, а свою родину…».

Потому-то некрасовская формула, имевшая определенный политический смысл, и не устраивала дворянских либералов — они немедленно ее заметили и против нее восстали. Они еще могли бы примириться с первой ее частью, ведь им случалось (и нередко) говорить о любви к «бедному брату». Но вот вторая часть — ненависть — была им решительно не по вкусу.

Дружинин, искажая мысль Некрасова, стал печатно потешаться над ней: «При всем нашем добросовестном старании мы с вами ни разу не попробовали любить ненавидя или ненавидеть любя. Этих двух крайностей мы с вами никогда не соглашали». А Боткин, прочитав другое стихотворение Некрасова — «Замолкни, муза мести и печали», которое завершалось, в сущности, той же мыслью:

То сердце не научится любить,

Которое устало ненавидеть, —

очень огорчился и письменно уверял Некрасова, что он клевещет на себя (если говорит о себе)…

Между тем формула Некрасова приобрела широкое хождение именно благодаря точному и поэтическому выражению глубокой и злободневной мысли. В стихах самого Некрасова она стала своеобразным рефреном, он звучит в лучших его вещах, в том числе в программном стихотворении «Поэт и гражданин»!

Клянусь, я честно ненавидел,

Клянусь, я искренно любил!

В сознании современников идея «любви-ненависти», владевшая умами лучших людей России, связывалась в еще большей степени, чем с Гоголем, с Белинским; потому-то и Герцен, вспоминая Белинского в «Былом и думах», говорил, что автор «Письма к Гоголю» был полон «святого негодования», «полон своей мучительной «злой» любви к России».

Сам Герцен не раз пользовался этой формулой, когда определял, например, сущность поэзии Лермонтова («Нужно было уметь ненавидеть из любви») или когда писал о своем отношении к революционному Западу: «…я любил его всею ненавистью к николаевскому самовластью и петербургским порядкам». Впрочем, не обязательно считать эту формулу чисто некрасовской: выражая реальный конфликт эпохи, она стала общей характерной чертой революционной публицистики.

Немало сделал для ее разъяснения Чернышевский. Его «Очерки гоголевского периода русской литературы» начали печататься в «Современнике» спустя три года после появления стихотворения «Блажен незлобивый поэт». В это время еще действовал запрет на имя Гоголя. Но, заговорив в своих очерках о великом сатирике, то есть нарушив запрет, Чернышевский впервые расшифровал некрасовские стихи. Разъясняя их смысл, он писал: «…Никогда «незлобивый поэт» не может иметь таких страстных почитателей, как тот, кто, подобно Гоголю, «питая грудь ненавистью» ко всему низкому, пошлому и пагубному, «враждебным словом отрицанья» против всего гнусного «проповедует любовь» к добру и правде».

Чернышевский добавил к этому: «Кто гладит по шерсти всех и всё, тот, кроме себя, не любит никого и ничего; кем довольны все, тот не делает ничего доброго, потому что добро невозможно без оскорбления зла». Вот еще один вариант той же формулы, как расшифровал ее Чернышевский, опираясь на некрасовские стихи.

Приняв поэтическую антитезу Некрасова, он повторил его слова о любви и ненависти, ибо ненависть его к самовластью была горяча и последовательна; она была неразрывно связана с его великой любовью к России. Много позднее это оценил В. И. Ленин, указавший, что суровые и гневные обличения Чернышевского («…нация рабов, сверху донизу — все рабы») были выражением «…настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения»[33].

* * *

В некрасовском образе поэта-обличителя, вооруженного «карающей лирой», конечно, не следует видеть прямое изображение Гоголя. Да, этот образ создан с мыслью о Гоголе, посвящен его памяти, однако в стихотворении запечатлена участь всякого борца за правду и справедливость, смело идущего наперекор «толпе», которая встречает его «дикими криками озлобленья». Он не только обличитель зла, но и проповедник высоких идеалов («он проповедует любовь…»), почти пророк — образ традиционный для русской литературы. Он сродни лермонтовскому пророку, созданному десятилетием раньше, — в него та же «толпа» «бросала бешено каменья», когда он проходил свой тернистый путь.