Некрасов - [9]

Они вышли на крыльцо дачи. Было тихо и ясно; на небе, чуть розовея, чуть голубея, таяли нежные, прозрачные облака; птицы еще спали, и только где-то далеко-далеко, точно спросонья, отрывисто и неровно куковала кукушка. Воздух был свеж и душист, на клумбе нестерпимо благоухали цветы табака, широко раскрытые, как белые звезды.

За калиткой, сонно шевеля ушами, стояла запряженная в дрожки лошадь. Она шумно вздыхала и фыркала, и звуки эти особенно громко раздавались в прохладной утренней тишине. Чернышевский и Некрасов спустились с крыльца и пошли к калитке. Они молча пожали друг другу руки. Николай Гаврилович сел на дрожки, и лошадь тронулась. Кучер, сокращая дорогу, поехал через лужайку, и колеса оставили на сырой от росы траве длинный темный след.

Николай Алексеевич остался стоять около калитки. Он облокотился на легкий забор и смотрел вслед уезжавшему экипажу. Вот лошадь осторожно ступила на легкий мостик через канаву; коротко протарахтели колеса по бревнам; дрожки выехали на дорогу, завернули за поворот и скрылись между деревьями. Еще несколько мгновений слышны были удары копыт о землю, и снова все стало тихо. Резко пискнула завозившаяся в кустах птица, да, видно, почувствовав, что солнце еще не взошло, снова уснула.

Некрасову не хотелось возвращаться в дом. Он подошел к низенькой широкой скамейке, лег на нее, подложив под голову руки, и вздохнул глубоко, протяжно, во всю силу легких. Прохладный утренний воздух освежал, как вода в жаркий день. Казалось, он мог утолить жажду, — такая кристальная чистота и влажность были в нем. Как прекрасно было это утро и эта заря, поднимающаяся над миром!

ГЛАВА ВТОРАЯ

I

Когда Николай Алексеевич впервые после возвращения из-за границы поехал в город, он почувствовал, что не один Василий предполагал, будто в казематах Петропавловской крепости для него уготовано местечко. Оказалось, это предположение охватило довольно широкие круги общества, и появление Некрасова в Петербурге для многих было полной неожиданностью.

Он шел пешком по солнечной стороне Невского, одетый, как иностранец, в модное заграничное пальто и высокий цилиндр. Его запряженная породистыми лошадьми коляска шагом ехала рядом с тротуаром; в коляске сидела собака — каштановый сеттер. Некрасов шел не торопясь, останавливался около витрин, заглядывал в книжные магазины и учтиво отвечал на поклоны неизвестных ему людей.

Его узнавали многие, он слышал, как за его спиной говорили:

— Смотри, вон идет Некрасов!

— Некрасов на свободе? А мне говорили, что он арестован.

— Некрасов идет… А я слыхал, что он допрыгался до Петропавловской…

Голоса звучали разно: одни — радостно, другие — разочарованно, а кто-то проговорил громко и злорадно:

— Ходит еще… и каким франтом… ну, недолго ему придется здесь ходить.

Напротив Публичной библиотеки Некрасова окружила компания студентов. Молодые люди, взволнованные и смущенные, сняв фуражки, приветствовали его восторженно и несвязно.

— Мы рады, мы счастливы видеть вас, Николай Алексеевич. Здравствуйте, поздравляем вас с возвращением на родину.

Некрасов, приподняв цилиндр, с улыбкой отвечал на приветствия молодежи. Он был взволнован этой встречей, взволнован и смущен, так как не любил обращать на себя внимание публики.

— Да здравствует на многие годы певец народной скорби! — выкрикнул вдруг звонким голосом самый юный студент.

Некрасов оглянулся. На тротуаре остановилось несколько прохожих, приказчики выглядывали из магазина, дворник медленно направлялся к студентам от ворот соседнего дома.

— Благодарю вас, господа, — сказал Некрасов и решительно пошел дальше. Студенты двинулись за ним, но он быстро открыл дверь книжной лавки и исчез в ней. Несколько любопытных остановились около витрины, стараясь заглянуть внутрь, но дворник потребовал, чтобы публика разошлась.

Знакомый книготорговец провел Некрасова в заднюю комнату магазина, стряхнул пыль с большого кожаного кресла, достал из шкафа коробку сигар, ухаживал и хлопотал вокруг дорогого гостя.

— А мы уж и не надеялись вас увидеть, Николай Алексеевич, — говорил он. — Весь город твердил, что вас посадят в крепость; ходили слухи, что вас чуть не по этапу гонят из-за границы.

Некрасов смеялся и уверял, что ехал он вполне удобно, в хорошей коляске, и возвратился по собственному желанию, а не по приказу.

— Да и за что меня стали бы в крепость сажать, отец мой? Я государственные основы не подрываю.

— Что вы, что вы, Николай Алексеевич! — замахал руками книготорговец. — Упаси меня бог сказать что-нибудь такое про вас. Но книжка ваша много наделала шуму; такая книжка опасней бомбы, если хотите знать. Вы бы видели, как за ней бегали! Весь Петербург точно взбесился. После поэм Александра Сергеевича и после «Ревизора» и «Мертвых душ» ни одну книгу не хватали так, как эту. Первый транспорт разобрали за несколько дней, а за вторым ходили задолго до того, как он прибыл. До сих пор у меня лежит списочек людей, которым я обещал найти вашу книжку. А сколько о ней разговоров, какое сочувствие вызывает она в публике! Чем вы еще порадуете нас, Николай Алексеевич?

— Пока что ничем, — нехотя отвечал он. — Лучше вы меня порадуйте чем-нибудь редкостным.