Неизвестный Сталин - [236]

1937 год начался новым большим политическим судебным процессом. На скамье подсудимых преобладали бывшие сторонники Л. Троцкого: Ю. Л. Пятаков, Г. Я. Сокольников, Л. П. Серебряков, Карл Радек и другие. Я не буду писать здесь об этой новой судебной инсценировке. Необходимо отметить, однако, что обвинения в адрес Бухарина высказывались на процессе с такой определенностью, что стало ясно — дни его сочтены. В середине января 1937 года Бухарин был официально снят с поста главного редактора «Известий». 17 января газета вышла в свет без упоминания имени Бухарина как ее редактора. Однако Бухарин продолжал жить в своей кремлевской квартире под добровольным домашним арестом. И он продолжал писать письма Сталину, которые начинались все теми же словами: «Дорогой Коба!»

На вторую половину февраля 1937 года был назначен очередной пленум ЦК ВКП(б). В повестке дня первым пунктом стоял вопрос: «Дело тт. Бухарина и Рыкова»[598]. Узнав об этом, Бухарин начал готовить большое заявление с подробным разбором всех обвинений, которые были выдвинуты против него на январском судебном процессе, а также на многочисленных очных ставках. В виновности самих обвинителей, некоторые из которых были друзьями и учениками Бухарина, он не выражал никаких сомнений.

20 февраля 1937 года Бухарин направил заявление почти в 100 страниц в Секретариат ЦК ВКП(б) с просьбой распространить его среди членов ЦК как текст его выступления на пленуме. В короткой сопроводительной записке к общему заявлению Бухарин писал: «Пленуму ЦК я посылаю Заявление почти на 100 страницах с ответом на кучу клевет, содержащихся в показаниях. Я разбит нервно окончательно. Положение, в которое поставила меня клевета, есть положение невыносимое, я его терпеть не могу… Клянусь последним вздохом Ильича, который умер на моих руках, что все эти терроры, вредительства, блоки с троцкистами по отношению ко мне есть подлая клевета. Жить больше так я не могу. Прийти на пленум я физически и морально не в состоянии: у меня не ходят ноги, я не способен перенести созданной атмосферы, я не в состоянии говорить, я не хочу рыдать… В необычайнейшей обстановке я с завтрашнего дня буду голодать полной голодовкой, пока с меня не будут сняты обвинения в измене, вредительстве, терроризме. Жить с такими обвинениями я не буду. Я горячо желаю вам побед… Сообщите моей жене о решении пленума по 1-му пункту, дайте мне замереть и умереть здесь, никуда меня не перетаскивайте и запретите меня тормошить. Прощайте. Побеждайте. Ваш Бухарин»[599].

Нет смысла комментировать это письмо. Сталин распорядился немедленно размножить и разослать всем членам ЦК как письмо, так и обширное заявление Бухарина. Одновременно Политбюро ЦК осудило голодовку Бухарина и его отказ явиться на пленум ЦК ВКП(б). Об этом решении Бухарину сообщил сам Сталин, позвонив по телефону. «Ты против кого объявил голодовку? — спросил он. — Против партии?» — «А что мне делать, — ответил Бухарин, — если вы собираетесь исключать меня из партии?» — «Никто не собирается исключать тебя из партии», — сказал Сталин и повесил трубку. Это была соломинка, за которую Бухарин попытался схватиться. Он решил прийти на пленум.

Печально известный февральско-мартовский пленум ЦК ВКП(б), который дал идеологическое обоснование и импульс новому витку репрессий и открыл самую мрачную в истории Советского Союза и КПСС страницу кровавого массового террора, возведенного в ранг главной задачи государственной политики, открылся 23 февраля 1937 года в Кремле. На первом заседании председательствовал В. М. Молотов, который после утверждения повестки дня предоставил слово наркому внутренних дел Н. Ежову для доклада о деле Бухарина и Рыкова.

Нет смысла излагать здесь содержание этого доклада, который был построен почти целиком на сознательных фальсификациях. Главным обвинением было, конечно же, обвинение в подготовке Бухариным и Рыковым различных террористических групп для убийства Сталина, которого они якобы злобно ненавидели. Таких групп лидеры «правых» подготовили, по данным НКВД, больше десяти, но ни одна из них так и не смогла совершить задуманное. Ежов предложил поэтому исключить Бухарина и Рыкова из состава ЦК и из партии.

После Ежова выступил Анастас Микоян. Его выступление было каким-то мелочным, злым, но неубедительным. Речь шла о разных случайных встречах, письмах, выступлениях, слухах, но не о реальных делах или преступлениях. Микоян даже пытался отрицать близость между Лениным и Бухариным, заявив, что у Ленина были другие, гораздо более близкие ему ученики и соратники.

Затем слово было предоставлено Бухарину, который также говорил о каких-то мелочах, пытаясь опровергнуть главным образом Микояна. Сталин часто перебивал Бухарина, а потом между ними завязался пустой диалог, который занимает в стенограмме несколько страниц:

«Сталин. Почему Астров должен врать?

Бухарин. Я не знаю…

Сталин. Была у тебя с ним (с Радеком) болтовня, а потом забыл.

Бухарин. Да ей-богу, не говорил.

Сталин. Много болтаешь.

Бухарин. То, что я много болтаю, я согласен. Но то, что я болтал о терроре, это абсолютная чепуха.