Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг. - [14]

Вечером Государь получил еще депешу; он говорил об этом с Нессельроде[52] и сказал между прочим: «Я уверен, что „король французов“ не процарствует и 20 лет. Те, которые возвели его на престол, возведут и другого. Принцип погиб. Но я вмешиваться ни во что не буду; внутренние дела Франции совсем меня не касаются; я не обязан в них вмешиваться[53]. В 1814 году мой брат действовал заодно с другими державами; положение дел этого требовало. Теперь оно изменилось. Я писал королю Луи-Филиппу совершенно искренно и высказал ему то, что я думал; говорят, что мое письмо его неприятно затронуло; но честный человек должен говорить откровенно, и я объяснил ему, какая в его положении заключается опасность для монархического принципа, которого он является представителем. Эта опасность будет ему угрожать постоянно: она следствие его избрания. Впрочем, я говорил об этом генералу Аталену, который кажется мне очень неглупым человеком и который прекрасно понял, что это ахиллесова пята новой французской монархии. Может быть, я ошибаюсь, тем лучше, так как я не желаю французскому народу ничего, кроме добра. Я говорил генералу Аталену, что я желаю добра королю и народу, но по совести не мог не предупредить короля Луи-Филиппа, и я написал ему то, что думал, без всяких дипломатических тонкостей, которые я ненавижу и к которым никогда не стану прибегать».

* * *

Я передала этот разговор Пушкину под большим секретом. Он был очень поражен этим и сказал мне: «Государь стоит выше дипломатических тонкостей; он говорил, как всегда, со свойственной ему прямотой. Он прав. Это избрание короля совершилось благодаря 3-му сословию, главным образом буржуазии, но придет время, когда и блузники захотят возвести на престол своего кандидата и возмутятся против министров буржуазии; за этим последует новая революция, это неизбежно! Сеймы и избрания погубили Польшу. Во Франции больше внутренней силы, она постоянно доказывала это с 1789 года, другая страна давно погибла бы. Но новая монархия непрочна, по моему мнению; в деревне я перечитывал Тацита и других римских историков. В Риме преторианцы кончили тем, что избрали Гелиогобала, это – упадок. Государь прав: монархический принцип погиб во Франции, исчезла неприкосновенность этой власти и теперь, может быть, более, чем в 1791 году». Я просила Пушкина не передавать никому того, что я ему сказала, и предупредила его, что я передам Государю о нашем разговоре. Когда я сказала об этом Государю, он отвечал: «Пушкин умеет молчать, у него бездна такта, и это большое достоинство. Впрочем, я не скрываю своего мнения, вы можете сообщать ему все, что его интересует; он не злоупотребит этим, он слишком щепетилен».

* * *

Ланжерон[54] приезжал ко мне с визитом и сказал: «Что вы думаете обо всем этом, дорогая? Слава Богу, что Ришелье и ваш отец не дожили до этой катастрофы. Но будь Ришелье жив, король никогда не подписал бы этих приказов, я ручаюсь за это. Что касается Полиньяка, – он ясновидец: у него были видения. Я уверен, что принц Беневентский замешан в этом; он всегда изменял всем. Покойный Государь не доверял ему уже с 1808 года».

* * *

Новый французский министр очень нравится Государю: он писатель, образован и прекрасно воспитан; он привез письма от короля Луи-Филиппа. Говорят также, что король делает уступки Англии, так как ищет союза с той и другой стороны.

* * *

(Различные заметки.)

Елка для детей[55]. Ее Величество подарила мне розовый трэн, шитый серебром, а Александрине Эйлер голубой с серебром. Моден сказал нам, что на выходе в Новый год мы будем божественны.

* * *

Целование руки и выход 1 января. Было объявлено много помилований, что привело всех в хорошее расположение духа. Императрица была так утомлена, что принуждена была лечь; у нее началось сильное сердцебиение[56].

* * *

К заутрене Государыня не выходила, и в воскресенье, после вечерни, не было целования руки. Я поехала к Карамзиным; там сидел Жуковский, который весьма основательно разговелся сегодня ночью; он объявил мне, что у него желудок, свидетельствующий о чистой совести и прекрасном здоровье.

* * *

Меттерних писал Нессельроде с последней почтой, что Карл X поселился в Градчине[57] и что к нему собралось много приверженцев. Герцогиня Беррийская выказывает большое мужество; дети очень милы и здоровы; король молчалив, но не мрачен. Герцог Ангулемский грустит и производит тяжелое впечатление; герцогиня больна и совершенно упала духом. Как ужасна была ее жизнь, начиная с самого раннего детства! Государь говорил при мне, что Меттерних не любит Бурбонов и ненавидит Наполеона. Он говорил также, что принц Климент еще 20 лет от роду был отправлен своим отцом, губернатором Фландрии, в Лондон, чтобы вести с Питтом переговоры о субсидиях.

* * *

(Затем следует несколько замечаний по поводу бельгийской революции.)

Король (голландский) оставил Брюссель; королева уже раньше уехала в Гаагу. Государь получил депешу от нее и другую из Англии. Английское правительство не допустит, чтоб король Луи-Филипп захватил Антверпен, и Государь того же мнения. Говорят, что король Луи-Филипп хочет посадить своего второго сына на бельгийский престол; из этих земель будет сформировано новое королевство. Англия объявила, что предложит со своей стороны принца Леопольда, мужа покойной принцессы Шарлотты. Государь сказал Нессельроде, что он ни во что не станет вмешиваться, но что Антверпен должен остаться за будущим королем Бельгии, и приказал Нессельроде уведомить об этом английский и французский дворы.