Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг. - [10]

Мы останавливаемся на этих именах как на примерах умственной даровитости и творческой способности женщин с полным сочувствием и уважением. Это лишь немногие примеры из длинного списка прославивших себя женщин, известных всякому, кто изучал человеческую историю с этой точки зрения. Но при всем нашем уважении к способностям и энергии этих женщин, проявивших себя в какой-нибудь специальной области, мы должны заметить следующее. Человеческое существо сложно в своих внутренних способностях и свойствах, и, развивая одну какую-нибудь сторону в ущерб другим, мы делаем его неполным, негармоничным и тем самым уменьшаем его нравственное влияние на окружающую среду. Ученая женщина, вообще всякая специалистка, удваивает свою силу, не разбрасываясь в разные стороны, потому что наука требует большого сосредоточения ума на одном предмете, и это есть специальный дар. Но вне этого круга лучи ее знаний распространяются бесконечно меньше, потому что умы, преданные точным наукам, редки даже между мужчинами. Поэтому тип женщины разносторонней, отзывчивой ко всему прекрасному и чуткой ко всему, что страдает и требует ее помощи, всегда будет одним из самых обаятельных женских типов.

Моя мать не была специалисткой ни в какой области, но, как указывали П.А. Вяземский и Хомяков, в ней была душевная гармония и полнота, составлявшая ее обаяние и сделавшая ее центром литературного салона в царствование Николая Павловича.

Этот салон был, как мы видели, собранием лучших сил всей нашей страны, сердцем, из которого разносились во все концы России животворные соки – светлые, вдохновенные идеи и истинное просвещение. Здесь же происходил обмен мыслей между теми, которым суждено было будить Россию словом, и теми, кто имел возможность задумывать и подготавливать благие начинания в государственной жизни.

Но мало-помалу времена изменились. За последние десятилетия между представителями высшего класса общества, света и представителями работающей интеллигенции произошел разрыв, который все более и более усиливается. Светские люди, несомненно, теряют от этого, но выигрывают ли молодые писатели, те, которые появились недавно? Я хорошо знаю, что Достоевский, Тургенев, Алексей и Лев Толстые, Гончаров, Щедрин и несколько других, даже Писемский, Островский, изучавшие довольно специальный мир, не порывали связей с некоторыми людьми света. Именно в этом свете Лев Толстой нашел материал для своих двух главных произведений. Именно в большом свете Грибоедов нашел сюжет для одной из прекраснейших комедий во всемирной литературе, потому что, читая Бомарше, Мольера, Шеридана, Александра Дюма-сына, писателей итальянских, испанских, норвежских, шведских, немецких, можно сказать, что то, что они сделали отдельными частями, Грибоедов сделал в одном произведении, которое по своей сущности остается и всегда останется современным. Я говорю о высокой комедии. Она в самом деле не существует вне того круга, который называется обществом, тогда как трагедия, драма существуют во всех кругах.

Мне извинят это отступление, которое мне показалось необходимым, чтобы объяснить, в чем сношения наших писателей с нашими салонами и дворцами имеют важность и были тогда более чем «простыми светскими знакомствами». Впрочем, говорить о Пушкине и Лермонтове, что они гонялись за high-life (светской жизнью [англ.]), значит, ничего не знать о них; они родились в этом кругу, они были в нем своими людьми. Гоголь познакомился с некоторыми представителями этого круга еще до появления в нем, у Плетнева, и очень естественно, что он был дружески принят там с тех пор, как Жуковский, Пушкин и Плетнев признали его талант. Поэтому давно пора перестать ставить нашим великим писателям в упрек «их тщеславное искание большого света и двора, и знатных меценатов». Этот припев, который повторяется от времени до времени столько же stale as a twice told tale (стар, как дважды рассказанная сказка), говоря словами Шекспира.

Наконец, я утверждаю и то, что говорили и писали все истинные друзья Пушкина: именно, что Император Николай не только оценил и понял Пушкина, но и всегда о нем сожалел и не забывал его. Его смерть была для него очень прискорбна. У меня есть доказательства этого, которые я могла бы привести, так же как и доказательства сожаления его о Гоголе. Император ценил и сожалел об авторе «Ревизора» и «Мертвых душ», чему я тоже имею доказательства, которые мне было бы легко обнародовать. Может быть, я даже сделаю это, окончив издание «Записок».

О. Смирнова

Из записных книжек А.О. Смирновой, урожденной Россет, с 1825 по 1845 год [35]

Son souvenir nous reste, pur et inaccèssible á la calomnie. (Образ его сохранится для нас, чистый и недоступный клевете.)

Из письма A.О. Смирновой к кн. П.A. Вяземскому, март 1837 г.

La main qui tenait au bout d’un pistolet la[36] vie de notre grand poète, était dirigée par un cerveau absolument incapable d’apprécier celui qu’elle visait. Cette main ne trembla pas devant la majesté du génie dont elle fit taire la voix.

(Рука, державшая пистолет, направленный на нашего великого поэта, принадлежала человеку, совершенно неспособному оценить того, в которого он целил. Его рука не дрогнула от сознания величия того гения, голос которого он заставил умолкнуть.)