Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи - [21]
Отвлекаюсь несколько в сторону, так как считаю нужным сказать два слова о князе Абашидзе[158]. Грузин родом, этот красавец мужчина высокого статного роста, с орлиным носом, вьющимися, уже с проседью, волосами, был человеком богатым. Царь Александр II разрешил ему, в знак особой милости, носить грузинский национальный костюм и оружие. В Летнем саду, где обыкновенно Абашидзе прогуливался днем, все бывшие там с любопытством смотрели на высокого красавца в невиданной в сумрачном Петербурге одежде из шелка и бархата с развевающимися рукавами. У Абашидзе была дочь Нина, тоже красавица, с которой, несмотря на то что она была старше нас, мы, дети, были очень дружны. Папа не без удовольствия вел разговоры со старым князем и, будучи откровенным до конца, воспользовался его манерой говорить, описывая своих восточных «человэков». Впрочем, Абашидзе был добрейшим человеком, и ему доставляло, между прочим, громадное удовольствие присутствовать на танцклассе, которые он организовал у себя на квартире для своей Нины[159], нас и живших под нами детей графа Нирод[160], заведовавшего в то время департаментом уделов. Посещал танцкласс бодрый еще в то время мой отец и требовал от меня и сестры отчетливого исполнения всех движений, которым нас обучала наша «балетмейстерша» m-me Цель, весьма ретивая в своем деле особа, выделывавшая, несмотря на очень почтенный возраст, разные па с легкостью и ловкостью молодой женщины.
Возвращаясь к Боткину, я должен сказать, что у него устраивались музыкальные вечера, на которых участвовали такие музыканты, как пианист А. Г. Рубинштейн[161], виолончелисты Вержбилович[162] и Давыдов[163], скрипач Ауэр[164]. На этих вечерах часто присутствовали мой отец и мать.
С тем же Боткиным у нас приключился небольшой инцидент. Моего отца нельзя было назвать верующим. Он ждал исцеления своих недугов больше от врачей, чем от бога. Незадолго до смерти, месяца за два, когда ему стало очень нехорошо, моей матери вдруг захотелось, чтобы над папой прочел свою молитву прославленный в то время о. Иоанн Кронштадтский[165]. Долго она не решалась сделать моему отцу предложение пригласить к нам о. Иоанна. Наконец она ему об этом сказала, и, к ее удивлению, папа только пожал плечами, но от встречи со священником не отказался[166].
И вот мать моя с необычайными трудностями добилась того, что в известный день прославленный иерей появился в нашей квартире[167]. Однако, принимая его, мой отец строго-настрого наказал, чтобы об этом не было известно Боткину, из боязни, что профессор обидится, что его заменяют как врача, хотя бы временно, священнослужителем[168]. Был отдан приказ швейцару, чтобы он Боткина во время пребывания о. Иоанна не принимал под тем предлогом, что отец отдыхает. В назначенные женщиной, всегда возившей священника и бравшей за это известную мзду, час и день, у нас появился прославленный как исцелитель о. Иоанн, одетый в атласную рясу. Лицо его, как сейчас помню, было какое-то грустное, имел он усталый вид, что объяснялось тем, что во время приездов его в Петербурге возили из дома в дом, собирая, как говорят, и чему я охотно верю, без его ведома, обильную дань с близких больных, которым, по вере этих последних, он должен был принести, если не полное, то во всяком случае частичное облегчение их недуга. Глаза о. Иоанна были замечательны, они как бы пронизывали насквозь людей, и возможно, что он был гипнотизером, благодаря чему действительно он мог внушать людям то, что желал. Благословив отца, о. Иоанн поставил его пред собой и, будучи отделен от него столиком, на котором лежали икона, крест и Евангелие, прочел свою знаменитую молитву, начав ее шепотом, усиливая постепенно голос и окончив ее в повелительном тоне, как бы требуя от Бога исполнения этой молитвы. Произнесена она была так, что когда затем спросили отца, понял ли он ее, он отвечал отрицательно, зато похвалил рясу священника.
После прочтения молитвы о. Иоанна пригласили выпить чаю, и вот во время этого чаепития и произошел инцидент с профессором Боткиным.
Как я уже писал выше, швейцару был отдан приказ не принимать С. П. Отдавая этот приказ, моя мать, однако, не учла одного обстоятельства, а именно того, что карета, в которой возили о. Иоанна, где бы она ни остановилась, была немедленно окружаема толпой народа, часть коей жаждала получить батюшкино благословение, часть же останавливалась из простого чувства любопытства. Так случилось и перед домом, где мы жили. Проезжавший мимо Боткин был удивлен сборищем и, опасаясь, не случилось ли чего с отцом, велел своему кучеру остановиться у подъезда, где и узнал от собравшихся причину людского скопления, причем ему даже сообщили, у кого именно находится «кронштадтский батюшка», как простонародие звало обыкновенно Иоанна. С. П. вошел в швейцарскую и, несмотря на протесты привратника, докладывавшего, что ему было велено говорить, поднялся в третий этаж, где находилась наша квартира, входная дверь которой была почему-то не заперта. Профессор, снявший, по обыкновению, шубу внизу, в швейцарской, беспрепятственно прошел через переднюю и очутился в столовой, где пили чай. Можно себе представить, какое замешательство произошло среди нас при виде высокой плотной фигуры С. П., вдруг неожиданно появившейся в комнате. Но Боткин, добродушно улыбаясь, положил конец замешательству, пожурив отца за то, что этот последний захотел скрыть от него о. Иоанна, с которым он был давно знаком.
