Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи - [104]
Через 20 лет после подобного рода оценок появляются воспоминания Ларисы Николаевны, пересланные Макашину. А через четыре года по прочтении этих воспоминаний он пишет в предисловии к сборнику «М. Е. Салтыков-Щедрин в воспоминаниях современников»: «В комментариях ‹…› процитированы и два отрывка из немногих заслуживающих доверия страниц мемуарной книги сына писателя, K. M. Салтыкова „Интимный Щедрин“ – книги плохой, обывательской, во многих местах малодостоверной»[671]. Мемуары K. M. Салтыкова были, таким образом, дезавуированы и целиком исключены из научного оборота, а проверке и комментированию ни один факт, сообщаемый мемуаристом, не подвергался. Исследователи негодовали, что Константин Салтыков любил своего отца как отца, а не как великого писателя. И как ни странно, отношение более молодых исследователей жизни и творчества М. Е. Салтыкова к этим мемуарам было таким же. Об этом ярко свидетельствует следующий факт. В статье 1991 г. Д. П. Николаев заметил по поводу воспоминаний К. Салтыкова: «Автор писал и о том, что он не знает, куда уехала его сестра»[672]. Упрекать Константина Михайловича в том, что он не испытывал в 1923 г. большой потребности хвастаться в печати своими уехавшими за границу родственниками, более чем странно (тем более что он сам хотел уехать за границу в 1922 г.). Такой потребности не ощущал не только K. M. Салтыков, но и другие жители СССР, да к тому же, как можно судить, Константин Михайлович действительно мог не знать, куда уехала его сестра, которая (в свою очередь) могла не успеть (или не захотеть?) поставить брата в известность о своих планах и передвижениях. Между тем, как показывают наши наблюдения (и читатель сможет проверить это по комментариям к его воспоминаниям), Салтыков очень точен и ничего не сочиняет.
Со слов Ларисы Николаевны известно, что в 1926 г. Константин Михайлович намеревался написать биографическую книгу об отце и сожалел, что не может посетить всех мест, где служил Михаил Евграфович[673]. Но в Твери он все же был. Приведем фрагменты из сопроводительного письма к хранящейся в Государственном архиве Тверской области рукописи воспоминаний Салтыкова: «…В декабре 1966 г. на чердаке старого дома в Конном переулке Заволжского района г. Калинина рабочими-строителями во время разборки здания» была найдена рукопись воспоминаний. «Подлинность рукописи подтверждена владелицей дома, у которой снимал комнату Салтыков». С ее же слов известно, что он жил в Твери в 1926 г. «В это время он готовил статью об отце и читал лекции в Тверском педагогическом институте»[674]. К сожалению, в этом сопроводительном письме не указано имя владелицы дома.
Чтение K. M. Салтыковым лекций в Твери не подтверждается ни документами, сохранившимися в ΓΑΤΟ, ни воспоминаниями студентов педагогического института[675], ни материалами тверской прессы. Вместе с тем известно, что именно в 1927 г. Константин Михайлович написал в Твери «Воспоминания банковского ликвидатора». В рукописи этих воспоминаний он указал свой тогдашний адрес: «Тверь, Заволжье, Первая Верховская улица, Конный переулок, дом 198 (гр. Тряпкиной)»[676]. Судя по этому указанию, мы можем определенно сказать, что дом, в котором жил Константин Михайлович, находился на перекрестке современных улицы Горького и Коннозаводского переулка и владелицей его была некая Тряпкина (к настоящему времени дом не сохранился)[677]. Однако происхождение рукописи, хранящейся в ΓΑΤΟ, остается до сих пор загадкой.
Воспоминания K. M. Салтыкова дают ясное представление о сходстве и различии между сыном и отцом. Портретно они очень похожи (особенно – верхней частью лица)[678]. Но характеры их различны. Михаил Евграфович все видел в крайних проявлениях. Константин Михайлович крайностей не любил.
И все же похожи они были не только лицом и болезненностью, но и верностью своему пониманию писательского дела. Как ни клеймили, как ни обличали критики K. M. Салтыкова за мелочность его воспоминаний об отце – он ничего другого не писал. Он не сочинял угодной и востребованной временем легенды о Щедрине – борце против самодержавия. Он описывал своего отца таким, каким помнил его. Те частности и детали, которые донес до нас Константин Михайлович, только социально ангажированные идеологи могут посчитать ненужными и уводящими в сторону. На самом же деле они уводят от схематизма к живому и сложному облику Салтыкова. У читателя нет оснований не верить словам сына об отце: «К террористическим выступлениям отец вообще относился отрицательно. Относился он также отрицательно и к системам репрессий, выражавшихся в повешении людей, в заточении их в крепости, в ссылке на долгие годы в Сибирь и вообще куда бы то ни было». Это не могло нравиться советским властям, и чтобы дезавуировать эти суждения, их называли мелочными. Но именно они более всего отвечали действительному настроению М. Е. Салтыкова. И это необычайно смело для 1923 г.
У К. Салтыкова мог быть на самом деле нелегкий характер, он, возможно, был склонен к выпивке. Но эти личные качества отступают на второй план перед тем, что мы находим в его воспоминаниях об отце. Для нас важны не качества его характера, а его стремление следовать завещанию отца: «…паче всего люби родную литературу, и звание литератора предпочитай всякому другому». Значение мемуаров сына еще и в том, что они отвечают духу М. Е. Салтыкова, не любившего чествований. Скромность и деловитость в высшей степени присущи мемуарам его сына. Нет в них литературности и сочиненности – только факты, как их запомнил и понял мемуарист. Все это делает необходимым включение их не только в научный, но и в широкий читательский оборот.
