Неизвестный Линкольн - [42]

В апреле Линкольн призвал семьдесят пять тысяч солдат со сроком службы в три месяца. Их должны были распустить в июле, так что в конце июня начались большие волнения с требованием конкретных действий. День за днем Хорас Грили печатал большими буквами «Мольба нации о войне» на первой странице «Трибьюн» в редакторской колонке под названием «Вперед, к Ричмонду!».

Дела были плохи, банки боялись выдавать кредиты, даже правительство было вынуждено платить двенадцать процентов за займы. Народ был взволнован. «Посмотрите на это! Нет больше никакого смысла дурачиться. Надо одним ударом разнести армию Ли, и раз и навсегда положить конец этой чертовой путанице», — говорили люди. Это звучало заманчиво, и все были с этим согласны, кроме, конечно, военных руководителей: они прекрасно знали, что армия к этому пока не готова. Но в конце концов, не выдержав общественного давления, президент все же издал приказ о наступлении. И вот в один жаркий, солнечный июльский день генерал Макдауэлл со своей Великой армией численностью ровно тридцать тысяч двинулся навстречу конфедератам, чтобы атаковать их у Булл-Ран, небольшой речки в Вирджинии. Ни один американский генерал из всех его современников не командовал до этого такой огромной армией. Но что же это была за армия? Неопытная и необученная: некоторые части были сформированы за последние десять дней и не имели никакого представления о дисциплине.

«Всеми усилиями я не мог заставить их не отлучаться за водой, ягодами или чем-то другим, что приходило им в голову во время пути», — говорил Шерман, командир одной из бригад.

Зуавы и тюрко были известны в те времена как великие воины и многие солдаты пытались походить на них. В итоге половина армии маршировала к Булл-Ран в ярко-красных тюрбанах и мешковатых бриджи: со стороны это было похоже скорее на труппу комедийной оперы, нежели на армию, готовую умереть.

Несколько конгрессменов, одетых с иголочки, выехали за армией, взяв с собой своих жен, домашних животных и корзины сэндвичей с бутылкой бордо, чтобы со стороны наблюдать за битвой. И вот в десять часов палящего июльского дня началась первая настоящая битва гражданской войны. И что же было дальше? Как только неопытные солдаты увидели летящие сквозь деревья артиллерийские ядра, а затем и своих окровавленных сослуживцев, падающих с криком на землю, полк Пенсильвании и Нью-Йоркская батарея тут же вспомнили, что их девяностодневный срок службы истек: они начали требовать, чтобы их немедленно распустили со службы, прямо с поля боя. Согласно отчетам Макдауэлла, они начали отступать от грохота вражеских пушек. Но остальная часть армии до четырех тридцати вечера держалась на удивление отлично. После, к сожалению, конфедераты бросили в атаку две тысячи триста свежих людей и общим наступлением сокрушили противника. «Подходит армия Джонстона!» — крикнули солдаты, и началась всеобщая паника. Двадцать пять тысяч воинов, отказавшихся выполнять приказ, в сумасшедшем хаосе стали бежать с поля битвы. Макдауэлл и несколько верных офицеров отчаянными попытками пытались остановить разгром, но все было тщетно. Артиллерия конфедератов тут же разрушила дорогу, которая уже была переполнена бежавшими солдатами, тележками «скорой помощи», полицейскими каретами и экипажами одетых с иголочки конгрессменов — зрителей. Женщины падали в обморок, мужчины ругались, проклинали и топтали друг друга, с моста опрокинулась одна из телег: огромная дорога была забита полностью. Гарцующие лошади, отвязавшись от карет и артиллерийских орудий, пинали вправо и влево и бросались бежать, растаптывая солдат в красных тюрбанах и желтых трусах. Растаскивая за собой упряжки, они исчезали в облаках пыли. В какой-то момент показалось, что кавалерия конфедератов уже где-то рядом, и крики «Кавалерия! Кавалерия!» умножили панику беглецов. Великая армия теперь превратилась в охваченную ужасом массу. Ничего подобного до этого не было на полях американских войн. Люди в панике бросали свои униформы, шляпы, ремни, штыки и даже оружие и бросались бежать, словно одержимые невиданным страхом. От уныния и бессилия многие падали прямо на дороге, оказавшись под проезжавшими каретами и лошадьми.

Битва у Булл-Ран была в воскресенье, и далекий грохот пушек дошел до Линкольна за двадцать две мили, как только он уселся в церкви. После окончания службы он сразу же отправился в военное министерство, чтобы прочесть телеграммы, которые уже начали поступать с разных точек поля битвы. Но они были слишком короткими и непонятными, так что президенту понадобилось срочно обсудить их с генералом Скоттом. Навестив старого генерала, Линкольн нашел его спящим. Скотт проснулся, зевнул, протер глаза, но был слишком стар, чтобы самому подняться с постели: у него было нечто вроде упряжки, прикрепленной к потолку комнаты и, выхватив этот ремень, он перенес свое тело в нужную позицию, упершись ногами в пол. После чего сказал своему гостю: «Я не знаю сколько людей участвуют в битве или вообще где они, как вооружены, как экипированы и какие у них возможности: никто со мной не говорил об этом, и мне о происходящем ничего не известно». И это был командующий всей союзной армией. Посмотрев на пачку телеграмм с фронта, он просто сказал Линкольну, что ему нечего волноваться, и снова лег спать, ссылаясь на больную спину.