Неизвестный Киров - [146]
Несколько слов по поводу Софьи Львовны Маркус. В 1960 году ей было 79 лет (по паспорту она несколько моложе, ибо он выдавался с «ее слов». — А.К.). Я знала С. Л. Маркус в 1952–1955 годах, когда работала в музее С. М. Кирова в Ленинграде. Тогда она была несколько моложе. Но это был старый больной человек, страдавший склерозом, плохо помнивший людей. Более того, вряд ли вообще мог состояться подобный разговор между Кировым и Софьей Львовной в 1934 году после съезда.
И причин тут несколько. С. Л. Маркус жила до смерти Кирова в Москве, в Ленинграде она появилась лишь после, его гибели, и то жила отдельно от вдовы Кирова. Сергей Миронович, бывая в Москве, никогда не навещал С. Л. Маркус — отношения между ними были более чем прохладные. И наконец, в 1959 году она собственноручно отредактировала свои воспоминания об отношениях Сталина и Кирова, описав их в самых восторженных тонах.
Что касается воспоминаний Елены Смородиной, то замечу, что муж ее в 1934 году уже почти десять лет как не был комсомольским вожаком, а был на партийной работе, в 1934 г. — секретарем Выборгского райкома ВКП(б) г. Ленинграда. Естественно, Киров его хорошо знал, но доверительного разговора о Сталине Киров с ним, а тем более с его женой — вести не мог.
В отношении Алексея Севостьянова возможно допустить, что какой-то разговор с Кировым состоялся. Но возникает вопрос: когда? С конца июля до конца сентября Сергея Мироновича в Ленинграде не было. Семья Кировых — он и Мария Львовна жили на даче в Толмачеве. Это подтверждается документами и воспоминаниями, относящимися к 1935 году.
И последнее, вряд ли Киров мог сказать тогда, в 1934 году — «Сталин теперь меня в живых не оставит», ибо в те годы Сталин прибегал в основном к другим способам воздействия на своих политических противников: исключение, отстранение от должности, ссылка, моральное унижение. И сама эта фраза, якобы сказанная Кировым, относится к лексике более позднего времени — второй половины 30-х годов.
Настораживает меня как исследователя и другое. Первое: никто сам не был прямым свидетелем или участником подобного разговора о замене Сталина Кировым. Второе: все говорят об этом с чужих слов — Росляков ссылается на Кодацкого, Верховых — на Коссиора, Андреев — на Севостьянова, Немцова — на делегатов XVII съезда ВКП(б), причем не помнит даже фамилии тех, кто об этом говорил. В третьих, могло ли на квартире Орджоникидзе — одного из самых преданных Сталину людей в дни работы XVII съезда партии состояться подобное совещание, да еще с повесткой дня об отстранении Сталина от должности. В это время Орджоникидзе боготворил Сталина: Позднее, в 1936–1937 годах, подобное совещание могло бы иметь место. Думается, что все разговоры о тайном совещании, о замене Сталина Кировым являются мистификацией. Нельзя не учитывать и еще одного обстоятельства: почему-то все эти утверждения появились не после XX съезда партии, когда воспоминатели вернулись из тюрем и лагерей, не в 1957 году, когда работала первая комиссия по расследованию обстоятельств убийства Кирова, а только в 1960 году, и как «по команде»: Немцова, Маркус, Маховер и другие. Ведь даже Андреев написал свое письмо в КЛК в 1960 году, хотя Севостьянов рассказал ему об этом в 1956 году.
И последнее — самое главное. Вряд ли можно поверить, что именно Киров был той фигурой, которая могла стать, по мнению делегатов, антиподом Сталина на посту генсека. Масштаб не тот. Он не имел никогда собственных политических программ, был несопоставим и несоизмерим со Сталиным как политический деятель. На заседаниях Политбюро он не был инициативен, если только вопрос не касался Ленинграда. Хрущев писал о Кирове: «В принципе, Киров был очень неразговорчивый человек. Сам я не имел с ним непосредственных контактов, но потом расспрашивал Микояна о Кирове… Микоян хорошо его знал. Он рассказал мне: „Ну, как тебе ответить? На заседаниях он ни разу ни по какому вопросу не выступал. Молчит, и все. Не знаю я даже, что это означает"»[559].
Все имеющиеся и доступные историкам документы свидетельствуют, что Киров был верным, последовательным сторонником Сталина, возглавляя влиятельную партийную организацию страны, был значительной, но не самостоятельной политической фигурой.
Скорее всего, на создание мифа о Кирове как о политическом вожде, крупнейшей фигуре в политической жизни страны, повлияла его трагическая гибель и та пропагандистская кампания, которая развернулась после смерти Кирова. Ежегодно отмечался день его траура. Появлялись десятки воспоминаний, статей, посвященных жизни и деятельности Кирова, все больше и больше превозносились его заслуги. Постепенно складывался образ Кирова — великого государственного, партийного, советского деятеля.
Не следует забывать, что вспоминали люди, прошедшие через сталинские лагеря, тюрьмы, величайшие несправедливости. Люди, до этого верившие в Сталина, обожествлявшие его. Отсюда их резко негативное отношение к своему свергнутому с пьедестала недавнему божеству, желание вместо него найти нового идола, якобы из зависти убитого этим «божеством». А мы оказываемся иногда неспособны критически оценить красиво упакованную ложь. Между тем, уже вскоре после XVI съезда ВКП(б) постановления ЦК, совместные постановления ЦК ВКП(б) и Совмина СССР подписывались Сталиным так: «
