Неизвестный Дзержинский: Факты и вымыслы - [6]

Кровь бросилась Феликсу в голову. Он сорвал объявление и в следующую минуту ворвался в учительскую.

Несколько преподавателей сидели вокруг большого овального стола, пили чай, разговаривали, просматривали тетради.

Глаза Феликса остановились на Раке. Он швырнул на стол перед ним листок бумаги.

— Вот ваше предписание, — высоким, прерывающимся от волнения голосом говорил, почти кричал Дзержинский, — вы сами готовите борцов за свободу! Неужели вы не понимаете, что национальное угнетение ведет к тому, что из ваших учеников вырастут революционеры?!

Феликс встал на путь революционера-профессионала. Впереди была конспирация. Он переселился от тети Зоей к сестре Альдоне. Тогда же у Феликса появилась привычка разговаривать с фотографией матери.

«Милая моя мамочка, — обращался к ней, как к живой, Феликс, — ты и не подозревала, как твои слова повлияли на то, что я избрал тот путь, по которому сейчас иду. Уже тогда мое сердце и мозг чутко воспринимали всякую несправедливость, всякую обиду, испытываемую людьми, и я ненавидел зло».

Он общался с фотографией больше, чем с живой пани Хеленой. Альдона очень быстро отреагировала на это. Феликс заметил и понял смятение сестры. Чтобы освободить ее от страха и развязать руки себе, он с сапожником Францем Корчмариком снял комнату на Заречной улице. Комнатушка была маленькая, под крышей.

Эта мансарда на рабочей окраине вполне устраивала Феликса. Он вел занятия в кружках ремесленных и фабричных учеников и тут, на Заречной, был действительно «ближе к массе».

Яцек — такая подпольная кличка была у него теперь — уже не мог довольствоваться ролью пропагандиста, он хотел стать организатором масс, не только знать, но и вести их на борьбу. А еще лучше — на смерть. Он создал подпольную типографию в Заречье, а в Снепишках и за железнодорожной станцией наладил размножение листовок на гектографе. Верным помощником ему был рабочий Вацлав Бальцерович и Андрей Гульбинович. Они вместе писали листовки, печатали, а когда наступала ночь, расклеивали на улицах города.

Дзержинский и Гульбинович были неразлучны. Феликса и Андрея сблизила и общая революционная работа, и любовь к поэзии. Так считал Феликс. Сохранилось письмо Вацлава Бальцеровича, которое содержит интересную информацию. Письмо датировано 5 мая 1896 года, адресовано Казимиру (вероятно, другу Бальцеровича). «Милый Казик! Меня постиг тяжелый удар. Гульбинович невыносим. Когда он видит человека талантливого или умного, который в чем-то искусней или красноречивей других, он не может не влюбиться в него. А Дзержинский даровит. Он похитил лучшую часть души Андрея. Я не могу быть уверен в себе, пока Фелек в Вильно. Я утратил душевный покой и, знаю, пройдет немало дней, пока я приду в себя».

Андрей писал стихи и часто читал их товарищам. Феликс с детства хорошо знал и ценил польскую и русскую поэзию. Он тоже писал стихи, но считал их слабыми и не предавал огласке. Зато Гульбинович посвятил Дзержинскому стихотворение «Пара голубков».

Им, бедным, сердца не увлечь

Красою черт своих.

Как не сумел его увлечь

Холодный этот стих.

(перевод с польского)

Андрей пользовался маленькой походной библиотекой Феликса.

Яцек, дай почитать, — говорил Андрей, листая томик Некрасова. Он впервые столкнулся с этим поэтом, и стихи ему понравились.

— Возьми, пожалуйста, совсем. На память. Однако нам пора. Не забудь, что после кожевников надо побывать еще у железнодорожников.

Но дороге юноши обсуждали предстоящее выступление Яцека. Гульбинович подсказывал Феликсу примеры из собственной жизни.

Вот и пустырь, а за ним рабочие казармы, где в одной из каморок их ждут. Внезапно им преградили путь четверо парней. В нос ударил специфический резкий залах кожи, Дзержинский ощутил сильный удар. Голова наполнилась звоном. Ударил широкоплечий кривой парень. И тут остальные набросились на Яцека и Андрея. Били молча. Гульбинович упал. Его пнули раз, другой и оставили в покое. Их наняли бить Яцека.

К удивлению кривого и всей его шайки, худенький и хлипкий на вид «студент» не просил пощады и не старался удрать. Он стал спиной к забору и яростно дрался. Получая и нанося удары, Феликс думал только об одном: во что бы то ни стало удержаться на ногах. Знал, если упадет — пропал, затопчут.

Словно в тумане, Феликс увидел, как один из нападавших выхватил нож, Дзержинский упал, обливаясь кровью. Нападающих как водой смыло.

Пришедший в себя Гульбинович кое-как перевязал Феликсу голову и с помощью прохожих довел до дома, где жил доктор Домашевич.

К счастью, Домашевич оказался дома. Он обработал и зашил раны Феликса и уложил его на несколько дней в постель.

Дзержинского не оставляла мысль: кто и почему так жестоко поступил с ним? Он не верил, что напали вот так просто, ни с того ни с сего.

Ответ принес тот же Гульбинович. Один из социал-демократов, работавший на кожевенном заводе у Гольдштейна, рассказал, как кривой, пьяный вдребезги, похвалялся в корчме, что так отделал какого-то «студента», что тот теперь и дорогу к заводу забудет. А гуляет он на деньги, которые получил от хозяина.

Когда Феликс немного окреп, он снова появился у кожевников. Влияние социал-демократов на заводе росло. Гольдштейн понял, что потратился зря, и как человек практичный, повторять эксперимент не стал, а поехал к полицмейстеру. Они долго о чем-то разговаривали и остались довольны друг другом.