Неизвестный Чайковский. Последние годы - [150]

На другой день Петр Ильич был уже в Париже.

К П. И. Юргенсону

Париж 3 июня 1893 года.

<…> Кембридж со своими колледжами, похожими на монастыри, своими особенностями в нравах и обычаях, сохранивших много средневекового, своими зданиями, напоминающими очень далекое прошлое, – производит очень симпатичное впечатление. Теперь мне приятно о нем вспоминать, но там было и очень тяжело, и очень утомительно.

К Н. Конради

Париж. 3 июня 1893 года.

<…> Церемония возведения в докторское достоинство и сопряженные с этим торжества будут предметом моих устных рассказов, ибо описывать их было бы слишком долго, а я ведь скоро вас всех увижу. Скажу только, что это было необыкновенно утомительно и трудно. Много курьезного, странного, объяснимого традициями еще средних веков. Жил я в Кембридже у профессора Мэтланда. Это меня страшно стесняло бы, если бы он, а особенно жена его не оказались самыми очаровательными людьми, каких я когда-либо встречал, да еще вдобавок русофилами, что в Англии большая редкость. Теперь, когда все кончилось, мне приятно вспомнить о моем успехе в Англии и о необыкновенном радушии, с коим меня всюду принимали, но вследствие особенностей своей натуры, будучи там, я все время неистово мучился и терзался. От постоянного расстройства и напряжения нервов у меня болели сильно все время какой-то особенной болью ноги, и под конец я стал плохо спать.

Из Парижа Петр Ильич поехал прямо в Иттер, к Софии Ментер, провел у нее неделю в обществе В. Сапельникова и 18 июня уже был в Полтавской губ., в Гранкине.

XLIII

Не радостями приветствовала Петра Ильича родина. – Дуновение смерти веяло вокруг него. Незадолго узнав о смерти Константина Шиловского, он теперь был встречен известием о смерти 14 июня старого друга, К. К. Альбрехта, а через десять дней графиня Васильева-Шиловская написала ему о кончине ее мужа, Владимира Шиловского. Из Петербурга доходили слухи о безнадежном положении Апухтина, из Москвы – Н. С. Зверева.

Несколькими годами раньше одна подобная весть подействовала бы на Петра Ильича сильнее, чем все эти, вместе взятые, теперь. Он поплакал о «своем милом Карлуше», самом близком из всех новопреставленных, но когда я вскоре увидел его, то был поражен сравнительным спокойствием, с которым он отнесся к этой потере, не говоря про другие две. Про Апухтина он тоже говорил иначе, чем прежде об умиравших; чувствовалось, что теперь он не поедет, как бывало, к Котеку, Н. Кондратьеву, Н. Л. Бочечкарову, за несколько тысяч верст, только чтобы повидать друга перед вечной разлукой. Смерть точно стала менее страшна, загадочна и ужасна. Был ли это результат того, что чувствительность с годами и опытом огрубела, или испытанные им моральные страдания последних лет приучили видеть минутами в смерти избавительницу – не знаю. Но отмечаю несомненный факт, что Петр Ильич, несмотря на зловещие вести со всех сторон, со времени возвращения из Англии до самой кончины был спокоен, ясен, почти жизнерадостен, как в лучшие эпохи жизни.

К А. И. Чайковскому

Гранкино. 19 июня 1893 года.

<…> Ну, наконец-то, после четырехдневного пути и четырех ночей в вагоне я приехал вчера вечером в Гранкино! Странное дело: красоты Тироля, среди коих я прожил неделю у Ментер, не доставили мне и половины того удовольствия, какое доставил вид бесконечной степи, по которой я вчера ехал сюда от железной станции. Нет, решительно, русская природа мне бесконечно более по душе, чем все хваленые красоты Европы. К тому же вместо обычной засухи и здесь нынче было много дождей: и хлеба, и травы удивительно хороши. Застал я здешнюю компанию, состоящую из Коли, Боба и его друга, барона Буксгевдена[182], совершенно здоровою и довольною. Удивительно отрадно мне в этой прелестной русской степной глуши!

К А. И. Чайковскому

Уколово[183]. 6 июня 1893 года.

Милый друг Анатоша, вчера приехал я в Уколово после довольно утомительного путешествия, ибо пришлось 80 верст ехать на лошадях по жаре. Из Курска ввиду необходимости долго ждать поезда, останавливающегося в Коренной пустыни, я предпочел нанять коляску. Но этот переезд был очень приятен, ибо местность очаровательна.

<…> Уколово, как и весь юг России в это лето, очаровательно. Благодаря обильным дождям растительность поразительно роскошна. Я останусь здесь еще дней пять, до Ольгиного дня, и затем еду в Клин. Признаться сказать, мне невыразимо хочется пожить дома. К тому же мне надо поскорее приняться за инструментовку двух новых больших произведений, т. е. симфонии (которою я очень доволен) и фортепианного концерта. То и другое урывками я писал нынешней зимой и весной. В Гранкине эскизы свои я докончил и теперь нужно поторопиться, чтобы все это было готово к первому сентября. Я непременно хочу вас навестить, но не иначе как в конце лета, когда добрая половина инструментовки будет готова.

К В. Давыдову

19 июля 1893 года.

<…> В Москве провел два дня очень приятно. Скажи Моде, что на другой день после его отъезда я страшно разболелся (говорят, что это от злоупотребления холодной водой за обедом и ужином) и уехал днем позже после приема касторки, которая быстро меня вылечила. Здесь у меня очень хорошо. Послезавтра принимаюсь за симфонию. Дня два придется писать письма.