Неизвестный Чайковский. Последние годы - [141]

Если к перечню этих торжеств прибавить, что в свободное из них время Петр Ильич должен был и бывать у массы лиц, и принимать у себя поклонников и просителей всякого рода, начиная с музыкантов, искавших его совета или протекции, и кончая просто нуждавшимися в денежной помощи, изучать партитуры новых для него вещей, которыми дирижировал 23 января, позировать для портрета и проч., то можно сказать, что овации одесситов он купил дорогой ценой.

К Л. П. Мерклинг

Одесса. 23 января 1893 года.

<…> Меня здесь тормошат во все стороны до того, что я не имею возможности свободно отдохнуть. Вот уже почти две недели, что я здесь, и за это время успел дирижировать в 5 концертах, сделать бесчисленное количество репетиций, съесть массу обедов и ужинов, даваемых в мою честь. Все это меня очень утомляет, но жаловаться было бы смешно, ибо, в конце концов, мне приятно будет вспомнить эти небывалые овации и восторги. Заметь, что кроме концертов я еще руководил репетициями «Пиковой дамы» и присутствовал на ее трех представлениях. Нужно благодарить Бога за то здоровье, которое я, слава Богу, имею и благодаря которому я могу переносить подобного рода жизнь целые две недели. Одесса очень хорошенький город, но здесь в нынешнем году зима такая же суровая, как и на севере, и потому город похож на любой северный город в зимней обстановке. Море замерзло на целые десятки верст. Говорят, что давно ничего подобного не было.

Завтра я, наконец, направляюсь понемножку восвояси, т. е. сначала заеду в Каменку, потом в Москву, потом к себе, а к вам, пожалуй, попаду не раньше первой недели поста. Затем еще придется дирижировать в Москве и посетить Толю в Нижнем. А потом я засяду в Клину на очень долго.

К М. Чайковскому

Каменка. 28 января 1893 года.

<…> Никогда мне не приходилось так уставать от дирижирования, как в Одессе, ибо мне пришлось дирижировать в 5 концертах, – но зато никогда нигде меня так не возносили, не фетировали, как там. Жаль, что ты не можешь иметь под рукой одесских газет, – ты бы узнал, до чего преувеличенно Одесса ко мне относилась. Много было невыносимо тяжелых часов (напр., торжественный обед в Английском клубе), но и много отрадных. Если бы когда-нибудь я мог того удостоиться в столицах! Но это невозможно, да, впрочем, и не нужно. Нужно бы мне снова поверить в себя, ибо моя вера сильно подорвана; мне кажется, что я покончил роль. Здесь все произвело на меня отрадное впечатление только сестрица как будто поддалась.

<…> Неужели и на Масленице ничего моего не дадут?

<…> Художник Кузнецов написал в Одессе удивительнейший портрет мой. Надеюсь, что он успеет послать его на Передвижную.

Этот портрет теперь находится в Третьяковской галерее. Художник, не знакомый с внутренней жизнью Петра Ильича, чутьем вдохновения угадал трагизм его настроения этой поры и с глубокой правдой изобразил то, что в слабой степени я в силах передать здесь. Зная, как я знал брата, могу сказать, что лучшего, более верного, более потрясающе жизненного изображения – я не знаю. Небольшие уклонения от действительности в некоторых подробностях лица есть. Но они не затемняют главного содержания, и я бы не хотел видеть их исправленными. Совершенного в целом человек произвести не может, и, Бог знает, может быть, совершенство одухотворенности этого портрета покупается ценой ничтожных неточностей в отдельных чертах лица.

Кузнецов подарил этот портрет Петру Ильичу, но последний отказался принять его, потому что у себя дома держать свое изображение не хотел, дарить другим не считал себя вправе, а главное – не желал лишать художника того, что он мог на нем заработать. Взамен портрета Петр Ильич с благодарностью принял в дар прелестный весенний этюд, который составляет и по сию пору лучшее украшение комнат композитора в клинском доме.

К М. Чайковскому

Клин. 5 февраля 1893 года.

Спасибо тебе, голубчик Модя, за все твои письма. Я не совсем благополучно совершил путешествие из Каменки сюда. В вагоне разболелся до того, что бредил, к ужасу пассажиров, и в Харькове пришлось остановиться. Но, как всегда, проспавшись и принявши обычные меры, на другой день проснулся здоровый. Я думаю, что это была острая желудочная лихорадка. Так как вследствие остановки денег не хватило, то должен был посылать за Слатиным, дир. муз. общества, и, кажется, благодаря этому обстоятельству, придется дирижировать в конце поста в Харькове. Слатин и его жена оказали столько внимания и любезности, что не хватило духу отказаться. В Москве не останавливался и только телеграммой вызвал Юргенсона, который, между прочим, и принес твои письма. Меня невероятно тянет в Петербург, невероятно хочется очутиться сейчас же у вас, – но благоразумие заставляет отложить поездку на две недели. 14 февраля я дирижирую в Москве и через неделю уже должен быть там на репетиции. Надо же хоть немножко очухаться и прийти в себя! Да потом, у меня теперь совсем нет денег. На первой неделе Осип Иванович их получит, и я явлюсь к вам в конце второй недели поста, вооруженный хотя сравнительно небольшой, но все-таки почтенной суммой, и улажу все ваши финансовые дела. Спасибо за твои бодрящие слова относительно композиторства, – увидим! А пока подумай в свободное время о либретто. Что-нибудь оригинальное и глубоко трогательное. Покамест я ради наживы буду сочинять мелкие пьесы и романсы, потом сочиню вновь задуманную симфонию, потом оперу, а потом, пожалуй, и покончу. Но нужно, чтобы сюжет оперный глубоко затронул меня. «Венецианского купца» что-то не хочется.