Неизвестный Чайковский. Последние годы - [132]

Очень умный известный музыкальный критик газет «Politik» и «Народная политика» Эмануил Хвала не одобряет либретто «Пиковой дамы», видя в нем два существенные недостатка: во-первых, легковесная любовная интрига пушкинской повести между Германом и Лизой вполне объясняет – почему первый остался в спальне старой графини, вместо того, чтобы идти к возлюбленной, которая после безумия Германа преспокойно выходит замуж за сына управляющего покойной графини. В либретто Модеста Чайковского Герман полон страстной любви, и внезапное исчезновение этой страсти, уступающей место страсти игрока, недостаточно мотивировано. – Во-вторых, в то время как в рассказе Пушкина можно легко себе представить, что Герман страдает психозом, что все чудесное не более как галлюцинация безумного, в опере дух появляется «in persona» и виден не только Герману, но и другим. События покидают твердую почву и как сказка о привидениях висят в воздухе.

Но с этими, как и с другими недостатками либретто можно вполне помириться благодаря вдохновению, искусству и темпераменту превосходной музыки. – Характеристическая особенность Чайковского как оперного композитора заключается в том, что драматическая сплоченность, безупречное и строго последовательное развитие события с нарастанием возбуждения и интереса трагической коллизии – не его дело, потому что он мастер и художник только в изображении настроений, будь они светлые или глубоко потрясающие. Это свойство чудно передавать отдельные части, противоположные настроения и влекут его к таким сюжетам, как «Онегин» и «Пиковая дама», где нет драматического узла, а лишь ряд свободно связанных картин.

Рецензент «Hlas Naroda» превозносит и либретто и особенно музыку, считая ее одним из величайших произведений современной композиции. «Россия может гордиться таким произведением», – заканчивает он свой отзыв.

XXXVIII

К И. И. Слатину[153]

Клин. 7 октября 1892 года.

Многоуважаемый Илья Ильич, простите, что так поздно отвечаю на ваше письмо: я недавно вернулся из заграничного путешествия. Мне очень не хочется отказываться от любезного предложения вашего, – но затрудняюсь относительно выбора времени. Весь ноябрь я проведу в Петербурге; декабрь я должен посвятить инструментовке моей новой симфонии, которую буду исполнять в конце января в Петербурге. 9 и 16 января я дирижирую в Одессе, так что разве только постом буду иметь возможность исполнить ваше желание. Или, пожалуй, я могу заехать к вам по дороге в Одессу, но в таком случае концерт должен состояться по крайней мере за неделю до одесского, т. е. 2 января. Таким образом, мне пришлось бы встретить Новый год не дома, не с близкими моими в Петербурге, – и это несколько пугает меня, ибо по старой привычке люблю канун Нового года проводить в кругу ближайших по родству и дружбе лиц. Впрочем, делать нечего: если вам угодно, я готов приехать и поработать ради харьковской музыки на святках. О гонораре не будем говорить, ибо мне невозможно принимать деньга от какого бы то ни было отделения Р. М. О. Программу и выбор участвующих предоставляю вашему усмотрению.

От дирижирования операми я навсегда отказался.

К М. Чайковскому

Клин. 12 октября 1892 года.

<…> Работаю очень усердно. Арию для Фигнера[154] уже написал и послал. Теперь сижу дома над симфонией. Скоро и ее кончу вчерне. У меня в доме тепло, уютно, хорошо. Но по вечерам я стал что-то тяготиться одиночеством и, признаться, меня тянет в Петербург и именно к вам. Послезавтра еду в Москву. Неделю тому назад мы наслаждались игрою Свободина[155] в Муромском, – а где он теперь?..

К С. И. Танееву

Москва. 14 октября 1892 года.

Не хочешь ли, милый Сергей Иванович, быть сегодня в «Дон Жуане» со мной в ложе № 7, внизу, с левой стороны? Очень бы хотелось тебя видеть и вместе с тобой насладиться божественнейшей из всех опер.

К Э. Ф. Направнику

Клин. 18 октября 1892 года.

<…> Вчера я вернулся из Москвы и нашел здесь депешу Геннадия Кондратьева, который зовет меня вместе с Эйхенвальд[156] на репетиции «Иоланты» к 24 числу. Между тем я как раз вчера был у Эйхенвальд и прослушал ее в партии Иоланты. Первую половину она поет очень мило, во второй у нее не хватает силы и теплоты. С этим можно бы помириться, но беда в том, что она больна какою-то нервною болезнью и ранее, как через две недели, выехать не может. Есть множество еще других причин, вследствие которых я боюсь настаивать на том, чтобы непременно она пела Иоланту. Боюсь главное, что я испорчу всю ее карьеру, в случае если она не справится со своей задачей. Пчельников, Альтани и Барцал очень враждебно относятся к переводу Эйхенвальд в Петербург и руководствуются при этом ее интересами, сочувствием и страхом за нее. Ввиду всего этого я принял решение просить Медею взять на себя Иоланту.

Если в начале оперы она будет несколько грузна и тяжеловата, – зато в конце она удовлетворит более чем кто-либо моим требованиям. Во всяком случае, из-за Эйхенвальд нельзя откладывать репетиций, – а ей совершенно немыслимо быть на будущей неделе в Петербурге.

28 октября Петр Ильич приехал в Петербург для присутствия на репетициях «Иоланты» и «Щелкунчика». Остановился он на этот раз в Гранд-Отеле, на Малой Морской.