Неизвестный Чайковский. Последние годы - [117]

<…> Откуда твой адвокат мог взять, что я оспариваю права Бесселя на «Опричника»? Я никогда этого не думал. Спорить не собирался и не собираюсь. У меня есть смутное предположение когда-нибудь две трети «Опричника» сделать заново и тогда эту оперу, в новом виде, отдать другому, – но бог знает, когда это случится.

К А. И. Чайковскому

Майданово. 9 февраля 1892 года.

<…> А я с большим удовольствием проживаю в Майданове и наслаждаюсь лучшим зимним месяцем в году. Обожаю я эти светлые с легким морозцем дни, когда солнце уже слегка припекает и чуется в нем что-то весеннее. Занятия пошли настолько хорошо, что сюита из балета уже готова, и сегодня гостивший у меня Модест отвезет ее в Петербург. Проживает у меня теперь Володя Направник, оказавшийся очень приятным сожителем. Он серьезно готовится к экзамену и занят еще большее число часов дня, чем я, а музыкальность его для меня большое удовольствие, ибо с ним по вечерам с наслаждением играю в 4 руки, а иногда просто заставляю его играть себе разные мои любимые вещи. Я нанял дом в Клину для будущего житья. Не знаю, помнишь ли ты дом Сахарова, большой, комфортабельный, по шоссе по направлению к Москве, уже за городом. Я решил все-таки оставаться жить в глуши с тем, чтобы проживать месяца 3 в году в Петербурге, в меблированной квартире. Мне необходимо, я это чувствую, иметь жилье в деревне или, что то же, в Клину, дабы знать, что стоит захотеть, и покойный тихий угол для работы у меня всегда готов. Кроме того, привычка к Клину играет тут большую роль. Из дома чудесный вид и при нем сад весьма достаточный. Может быть, впоследствии я его куплю. Дела мои финансовые, слава Богу, великолепны. В Москве дали 19 раз «Пиковую даму» с полным сбором, кроме других опер; в Петербурге то же: много придется получить.

К А. И. Чайковскому

Майданово. 22 февраля 1892 года.

<…> Я заработал в нынешнем сезоне очень много денег. Хочу попробовать хоть часть их приберечь на черный день. В апреле мне предстоит довольно неприятная вещь. Желая помочь Прянишникову и его товариществу, которое на весенний сезон перебирается в Москву, я обещал дирижировать у них тремя операми («Фауст», «Демон», «Онегин»), и придется, вероятно, целый месяц прожить в Москве, оторваться от работы и проживать деньги. На этой неделе (т. е. на предстоящей) в среду еду в Петербург на 10 дней.

В течение этого пребывания в Петербурге Петр Ильич испытал очень сильное волнение, случайно узнав, что нежно любимая им в детстве Фанни Дюрбах, которую он считал давно умершей, жива, помнит о нем и шлет ему привет и пожелания. Первое впечатление этого радостного известия было скорее испуг, чем что-либо другое, – именно испуг, как перед чудом. По его словам, это было почти то же чувство, какое он испытал бы, узнав, что воскресла его мать, что 43 года борьбы, радостей, страданий – сон, что действительность – это верхний этаж воткинского дома. К этому примешивалось и другое неприятное чувство: страх узнать, что от прежней дорогой наставницы остался мрачный призрак былого, вроде сестрицы Настасьи Васильевны, что при свидании с ней он пожелает ей смерти, видя существо, изнывающее под бременем дряхлости и старческих недугов. Тем не менее он сейчас же написал ей ласковое письмо, где предлагал свои услуги какого бы то ни было рода и послал портрет свой. Ответ на это письмо, написанный твердым почерком, в котором он узнал былой, ясный стиль, отсутствие всяких жалоб на судьбу, – в высшей степени успокоил Петра Ильича. М-elle Фанни писала:

4 апреля 1892 г. Монбельяр.

Дорогой Пьер, позвольте мне вас называть так. Мне бы казалось, что я не вам пишу, если бы я не обращалась к вам по-прежнему, когда вы были моим дорогим, маленьким учеником. Утром моя сестра вошла ко мне наверх, в комнату, с письмом в руке и говоря: «Вот что-то, что доставит тебе большое удовольствие». Признаюсь, я не надеялась больше иметь радость снова увидеть ваш почерк. Когда мои теперешние ученики настаивали, чтобы я написала вам, я им говорила: «Мы увидимся на небе».

После этого вступления старушка умоляла своего ученика о свидании, и, с необыкновенною ясностью перечисляя всех членов семьи Чайковских, расспрашивала о них, просила передать поклоны тем, кто живы, и говорила о себе, не только обнаруживая в каждом слове полную свежесть ума и памяти, но и неувядаемую прелесть по-прежнему любящей и благородной души. Петр Ильич ей отвечал, и между учеником и учительницей снова завязались сношения, полные дружбы и взаимной нежности.

В концерте 7 марта, в девятом симфоническом собрании Русск. муз. общ. в Петербурге, Петр Ильич дирижировал увертюрой-фантазией «Ромео и Джульетта» и в первый раз сюитой из балета «Щелкунчик». Успех нового произведения был большой. Из шести номеров сюиты пять было повторено по единодушному требованию публики. Газеты на этот раз вполне разделили отношение последней к новому произведению и расхвалили его, кто во что горазд. Однако не без противоречий в похвалах. Так, один нашел самым лучшим номером сюиты вальс, другие же тот же номер – самым слабым.

3 марта в Училище правоведения был устроен концерт, исполнителями которого были исключительно правоведы. Петр Ильич участвовал здесь в качестве дирижера любительского оркестра. Концерт этот был удостоен посещением ныне благополучно царствующего императора Николая II, тогда цесаревича, и Петр Ильич имел счастье быть ему представленным.