Неизвестный Андропов - [37]

Английский журналист Ноэль Барбер, несколько раз встречавшийся с Андроповым, писал о нем как об «узколобом сталинисте, лишенном чувства юмора, с непроницаемой физиономией»[77]. Совсем иначе писал об Андропове известный советский дипломат Олег Трояновский, которого связывали с Андроповым многолетние добрые отношения. «Андропов любил мыслить аллегориями, — вспоминает Трояновский, — и обладал чувством юмора. Он почти наизусть знал Ильфа и Петрова, любил цитировать их, а иногда и сам не прочь был подшутить. Вскоре после того, как его назначили Председателем КГБ, он позвонил мне и говорит: Олег Александрович, куда вы исчезли? Приезжайте к нам, посадим вас (на слове «посадим» он сделал многозначительную паузу)… напоим чаем»[78].

Андропов продолжал поддерживать добрые отношения с А. Бовиным, у которого, в свою очередь, было много знакомых в мире писателей и художников. Бовин никогда не был партийным чиновником, хотя вскоре был назначен референтом Генерального секретаря и имел прямой доступ к Брежневу. Доверительные отношения связывали Андропова и с Георгием Арбатовым, который в 1968 году, покинув аппарат ЦК КПСС, начал работать директором только что созданного Института Соединенных Штатов Америки и Канады. Через несколько лет Арбатов был уже академиком и членом ЦК КПСС, он стал также советником Брежнева по проблемам советско-американских отношений.

Однако отнюдь не научные или политические успехи Арбатова привлекали Андропова. «На чем основывались, — размышлял позднее Георгий Аркадьевич, — эти более чем двадцатилетние и не лишенные доверительности отношения? С моей стороны — на искреннем уважении, которого не меняли и понимание слабостей Юрия Владимировича, несогласие с ним, споры по ряду вопросов, в том числе крупных. А также на ощущении долга. Я считал, что, излагая ему соображения по тому или иному вопросу, могу хоть в минимальной мере содействовать принятию верных политических решений и препятствовать решениям неверным, опасным. Случалось и обращаться к нему, чтобы помочь людям, попавшим в беду, кого-то избавить от несправедливых преследований, восстановить, где можно, справедливость. Для себя я у него ни разу ничего не просил, хотя он меня, случалось, прикрывал от наветов и доносов, — некоторые мне (наверное, в назидание, чтобы держал ухо востро!) даже показывал, давал прочесть…

Почему он поддерживал добрые отношения со мной?.. Андропов, во-первых, знал (и как-то даже сказал об этом), что не услышит от меня неправды, тем более из желания угодить или из опасения вызвать недовольство и гнев… и ценил это; во-вторых, он с интересом и вниманием относился к моим суждениям (хотя нередко их проверял), прежде всего по вопросам внешней политики. В-третьих, по моим высказываниям (как и по высказываниям других людей, с которыми общался) он судил о настроениях интеллигенции. И, в-четвертых, у него, как у каждого нормального человека, иногда возникала потребность поговорить по душам, — а со временем он убедился, что я ни разу его не подвел, умел о деликатных вещах молчать»[79].

Заслуживает внимания и история возвращения в Москву крупнейшего русского философа, литературоведа и теоретика искусства М. М. Бахтина. В сталинские времена он подвергался репрессиям, однако и после XX съезда КПСС не был полностью реабилитирован. В 60-е годы он мог работать в провинции и даже публиковаться, но ему не разрешали жить в Москве или Ленинграде, что крайне ограничивало возможности работы и общения с коллегами. Когда Андропова только назначили Председателем КГБ, несколько писателей сумели благодаря дочери Андропова Ирине Андроповой, работавшей одним из заместителей главного редактора журнала «Музыкальная жизнь», добиться у него приема. Андропов внимательно выслушал одного из своих гостей доцента филфака МГУ В. Турбина и попросил немедленно принести ему «дело» Бахтина. Бегло просмотрев полученную им тоненькую папку, Андропов обещал помочь. Всего через две-три недели 72-летний и уже тяжело больной ученый получил возможность вернуться в Москву. Многие писатели отправились на вокзал для его встречи, но никто не знал, каким образом устроить в столице жизнь ученого и его семьи. Оказалось, однако, что об этом уже позаботились. Несколько молодых людей помогли Бахтину сесть в машину и отвезли его в Кремлевскую больницу. Он лечился там больше месяца, ему была предоставлена не только работа, но и квартира. Через несколько лет вышел в свет сборник его статей, он смог также завершить большой труд о творчестве Франсуа Рабле. В 1975 году Бахтин умер, окруженный вниманием и уважением, и сегодня все признают его одним из классиков русской литературы.

Андропов продолжал следить за работой некоторых художников и скульпторов-модернистов, которых отвергало тогда официальное руководство Союза художников. Несколько художников-абстракционистов из Прибалтики получили при Андропове заказ на оформление ряда санаториев и служебных дач КГБ в Сочи и в других курортных районах страны. Известно, насколько трудно сложилась судьба одного из крупнейших скульпторов XX века Эрнста Неизвестного. Даже после резкого столкновения с Хрущевым в 1961 году Эрнст Неизвестный не утратил возможности активно работать над некоторыми из своих проектов. Он руководил оформлением новых больших зданий в Средней Азии, одного из новых городов в Прибалтике, создавал самое большое в нашей стране скульптурное панно в Доме электроники на проспекте Вернадского. Именно Неизвестный создал необычное по своей художественной выразительности надгробие на могиле самого Хрущева. Однако нажим на него возрастал и работать становилось все труднее, ибо скульптор-монументалист должен иметь большую мастерскую, много помощников, хорошие материалы. Между тем его не только ограничивали в творчестве, но однажды, сломав замок в мастерской Неизвестного, перебили все его заготовки из гипса.