Неизвестные Стругацкие - [160]

Вепрь положил руку ему на плечо.

— Мак, — сказал он. — Вы сами говорите, что были подпольщиком. Тогда вы знаете, в каких условиях мы работаем и что такое для нас вопрос доверия. Нельзя быть таким нетерпеливым. А что касается врагов человечества, то у человечества много врагов извне, и самые страшные из них — мутанты.

— Я в это не верю, — сказал Максим. — И я не могу быть таким терпеливым. Я не могу терпеть и ждать, когда миллионы людей превращены в куклы. До свидания.

Они не остановили его, он вспрыгнул на гусеницу, отвалил люк отсека управления и залез в жаркую полутьму. Он отодвинул заслонку передней амбразуры и уже положил руки на рычаги, когда услыхал, что Зеф зовет его. Он высунулся.

— В чем дело? — спросил он.

— Раз уж ты решил ехать, — сказал Зеф, — то имей в виду, впереди у тебя будет две заставы. Одну ты проскочишь легко, они не ждут нападения сзади, а вторая стоит прямо посередине дороги. — Он сплюнул. — Брось глупить, — сказал он. — Оставайся. Там дикие места, а дальше пустыня, радиация… жрать там совершенно нечего, и воды нет.

— Все? — спросил Максим.

— Все, — сказал Зеф.

— Желаю вам выжить, — сказал Максим и вернулся к рычагам.

Позже этот разговор был перечеркнут, а на полях написано: «Вепрь спрашивает о Фанке в связи с вызовом Мака в столицу. Последний вопрос: почему суть башен скрывают от рядовых подпольщиков?»

Как вариант во втором черновике, Зеф, рассказывая о разговоре с курьером Умника, говорит: «Я ему на всякий случай соврал, что тебе обе ноги оторвало».

В рукописи, когда, выехав за пределы поля, Гай пытается петь марш и у него не получается, еще было: «Он снова посмотрел на часы. — Странно, — пробормотал он с разочарованием. — Как же так, даже обидно…» И затем, во время «ломки» Гая, Максим не сравнивает его с наркоманами из арестантского вагона, а думает: «Максиму вдруг пришло в голову, что Гай похож на наркомана, человека, привыкшего к наркотикам. Максим читал, что если наркоману не давать вовремя его любимого зелья, ему становится дурно, он впадает в депрессию, очень мучается».

По-другому строился разговор Гая и Максима перед возращением в страну.

— Теперь идем искать гвардейцев.

— Танк захватывать? — уныло спросил Гай.

— Нет. По твоей легенде. Ты похищен выродками, а каторжник тебя спас.

— А дальше?

Максим помолчал.

— Война началась, Гай, — сказал он. — Хонтийцы на вас напали, видишь ли. Превосходными силами. Хонтийцы, впрочем, утверждают обратное, но это неважно. Все вы хороши. Важно другое. — Он опять замолчал.

— Что? — нетерпеливо спросил Гай. Он чувствовал себя неловко. Отцы Отцами, башни башнями, а война все-таки войной. Нехорошо все-таки дезертировать. А вдруг Мак скажет, что надо дезертировать? Или хуже того, помогать хонтийцам?

— Во-первых, всех зовут в ряды. Нашего брата-каторжника тоже амнистируют и — в ряды. Так что пойдем в ряды, Гай. Хорошо бы нам не разлучаться. Ты ведь штрафник? Хорошо бы мне попасть к тебе под начало… Хорошо бы Зефа встретить… А что, вполне возможно, если он настоящий…

— А во-вторых? — спросил Гай, ощущая некоторое облегчение.

— А во-вторых… Во время несправедливых захватнических войн, бывает, возникают революционные ситуации.[75] Не знаю, как это будет у вас с вашими окаянными башнями, но если война ядерная… Массаракш, никакие башни не должны им помочь…

По-другому описывалось и состояние подполья в разговоре Мака и Зефа перед танковой атакой.

— Хорошо, — сказал Максим. — Что же мы тогда должны делать?

— Выжить, — веско сказал Зеф. — Любыми средствами выжить во время прорыва. И здесь вся надежда на тебя. На всем Стальном Плацдарме, среди всех десятков тысяч штрафников, армейцев и гвардейцев, ты будешь единственным человеком с ясной головой…

— Это я понимаю, — нетерпеливо сказал Максим. — Я имею в виду не нашу с тобой задачу, а задачу организации.

— Массаракш! — удивился Зеф. — При чем здесь организация?

— То есть как при чем? Зачем ты вызвался добровольцем? Зачем ты едешь почти на верную смерть? Зачем я еду, массаракш и массаракш? Я бы двадцать раз успел уйти отсюда… Или ты хочешь сказать, что организация никак не намерена использовать войну?

— Организация ни черта не знает, — угрюмо сказал Зеф. — Потому я и еду. Я, ты и еще десяток наших. Тот, кто уцелеет, доложит… Как организация может использовать войну, если мы еще никогда не воевали с излучателями за спиной?

— Позволь, — сказал Максим, холодея. — Что же это получается? Я добровольно отдался гвардейцам. Я полкаторги обыскал, пока нашел тебя. Я положил чертову уйму труда, чтобы попасть с тобой в один экипаж, да еще под началом верного человека. Я радовался, что нашел контакт с ответственным представителем организации, я ждал, что ты мне дашь наконец настоящее боевое задание… Послушай, ведь война… Атомная война!.. Неужели нельзя рассчитывать на революционную ситуацию? Я был убежден, что у вас теория, что вы к этому готовились…

— Хватит! — рыкнул Зеф, и Максим замолчал. Зеф страшно сопел у него над ухом. — Распустил нюни, сопляк! Тьфу!

— Я не распустил нюни, — сказал Максим безнадежно. — Я просто еще раз убедился, что вашей организации грош цена.