Во время разведки Воронин обращает внимание: «Какое-то общественное здание — не то театр, не то концертный зал, не то кино. Потом опять магазин — витрина расколота, — и еще магазин на другой стороне…» А в черновике после этого констатирует: «Видимо, начиналась деловая часть города».
Возвратившись из рекогносцировки и застав на месте экспедиции трупы и пожар, Воронин читает записи в дневнике, написанные Кехадой после ухода Андрея. «Дальше на бумаге шел чернильный зигзаг с брызгами, и записи на этом кончались» — так в окончательном варианте. В черновике же: «Дальше на бумаге шел чернильный зигзаг, а ниже, поперек страницы, огромными кривыми буквами было нацарапано «БУНТ». На этом дневник кончался».
Но Авторы не только сокращали, убирая лишние, по их мнению, подробности. К примеру, когда в редакции уничтожают письма, Кацман читает в одном из них о Гейгере: «У него везде свои люди». Это в черновике. Но Авторы, считая такое описание слишком общим, детализируют: «Его люди пронизывают весь муниципальный аппарат. Вероятно, они есть и в вашей газете».
Политические правки
Правок, рассчитанных на неуемную работу цензоров даже здесь мало. Здесь, скорее, работала автоцензура АБС: «Ну, невозможно такое будет опубликовать. Никогда». Знали бы они тогда о нынешней вседозволенности…
Матильда Гусакова, рассказывавшая о Здании и угодившая поэтому на допрос к Воронину, пытается выяснить, кто же настучал на нее. В публикациях романа до последнего времени ее слова были такими: «Кто же мог сообщить? — проговорила она. — Вот уж не ожидала!.. — Она покачала головой. — И здесь, оказывается, надо соображать, кто да с кем… При немцах сидели — рты на замке. Сюда подалась — и тут, значит, та же картина…» В черновике же все выглядело по-другому: «Кто же это мог настучать? — раздумчиво проговорила престарелая Матильда. — У Лизы все свои, разве что Кармен где-нибудь натрепалась после… болтливая старуха… У Фриды? — Она покачала головой. — Нет, не может быть, чтобы у Фриды. Вот к Любе ходит один… противный такой старикашка, глазки у него так и бегают, и вечно он пьет за Любин счет… — Она положила вязание на колени и задумчиво посмотрела в стену. — Вот уж никак не ожидала! И здесь, оказывается, приходится соображать, кто настучал, на кого настучал… При немцах сидели — рты на замке. После сорок восьмого — опять помалкивай да посматривай. Только немножко рот открыли золотой весной — на тебе, русские на танках прибыли, опять заткнись, опять помалкивай… Сюда подалась — и тут та же картина». И позже, на вопрос Воронина, верит ли она в Красное Здание, она отвечает: «За кого это вы меня принимаете, чтобы я в такие басни верила?»
Пан Ступальский, рассказывая о подполье, говорит об одном инженере: «материалисте» — в изданиях, «коммунисте» — в черновике.
Убрано было из чистовика и большинства изданий (когда Воронин заполнял анкету Кацмана при допросе): «Партийная принадлежность? — Без», еще убран Васил Биляк из перечисления, кого Кацман видел в Красном Здании («Из нового времени: Петэн, Квислинг, Ван Цзинвэй»).
Эти и многие другие подробности были восстановлены при работе над собранием сочинений издательства «Сталкер».
Стилистическая правка
Но наиболее богатой на примеры выглядит, конечно, стилистическая правка черновика. Долго работая над рукописью, Авторы правят и правят ее, находя иногда более емкое, иногда более точное, а иногда и более зрелищное слово.
О дерьме Андрей в черновике говорит: «У нас это дело вообще не продается». Некоторая двусмысленность насчет «непродажности» дерьма присутствует в таком изложении, и Авторы изменяют: «У нас этим делом вообще не торгуют…»
Грузовик мусорщиков испускает «густые клубы» в черновике «черного», а после правки — «синего дыма».
Яма, наполненная черной водой, которую сходу проскакивает грузовик Дональда, в черновике названа просто «глубокой»; «страховидная» — находят Авторы более зримое определение.
«Он считал, что Гаити — это то же самое, что Таити», — говорится в черновике. Слишком грубая ошибка — считают Авторы и правят: «…он путает Гаити с Таити…»
В описании пейзажа Города Авторы во фразе «…стала видна раскаленная Желтая Стена, поднимавшаяся в небо…» заменяют «поднимавшаяся» на «уходящая».
При описании бесчинств павианов («приставали к побелевшей от ужаса женщине, прижавшейся к стене») Авторы находят более образные слова: не «прижавшейся к стене», а «обмершей в подъезде».
Авторы описывают реакцию местных жителей на неуспешные действия отряда самообороны по отражению павианов: «Женщины в окнах оскорбительно захохотали», а позже подправляют: не «оскорбительно», а «издевательски».
Карнизы и водосточные трубы, «усеянные» беснующимися павианами. Авторы правят: не «усеянные», а «облепленные».
Голова Давыдова сначала описывается как «волосатая», правится на «патлатая».
Отто Фрижа: определение «чахоточный» исправлено на «маленький тощий». Дональд: «холодноватый» — на «язвительный».
На рассказ Воронина о металлургическом комбинате в Череповце Давыдов реагирует: «Значит, и до Череповца добрались?» Правя, Авторы усиливают негативность этой реакции: «И его, значит, в оборот тоже взяли…»
