Неизвестные солдаты - [93]

— На кой ляд мне «язык» твой? Кто его допрашивать будет? Ты по-немецки знаешь?

— В штаб отправим.

— А убьют тебя, кто отвечать будет?

— Что ж, убьют! Или грудь в крестах, или голова в кустах! Вон Бесстужев у нас в героях ходит, дайте и мне отличиться, товарищ капитан, — весело напирал Алешкин.

Может, и уломал бы Патлюка настойчивый лейтенант, но в это время с насыпи раздался крик:

— Товарищ капитан, наши подходят!

Командиры поднялись на насыпь. С юго-востока, по той дороге, по которой прибыла рота Патлюка, двигалась колонна, выползавшая из дальнего леса. Километрах в полутора перед ней — головное охранение. Колонна была очень длинной и казалась издали серой гусеницей, извивавшейся среди зеленых полей. Ветер относил в сторону пыль, она широкой полосой тянулась обочь дороги, прилегая к земле, будто дымовую завесу ставили там.

— Глянь, Бесстужев, наш полк, вроде, — протянул бинокль капитан. — Да не на колонну, на охранение смотри. Вроде бы Захаров ведет!

— Похоже.

— Мне дай! — нетерпеливо потянул бинокль Алешкин. — Теперь повоюем! Держись, немец!

— Ну наши и наши, чего ты прыгаешь, как мальчишка, — проворчал Патлюк. Он и рад был приходу своих и побаивался неприятного разговора с командиром полка.

Как там ни крути, но авторитет свой капитан подмочил, это факт. Не случайно командир послал за патронами именно его. Так уж считалось, что Патлюк все может. А что же тут сделаешь, если впереди немцы…

Над лесом, из которого вытягивалась колонна, появились самолеты. Их было штук пятнадцать. Бомбардировщики в сопровождении истребителей. Летели они по-журавлиному, острым клином.

— Вот и летчики раскачались, — сказал Алешкин. — Пообедали, значит, и захотелось им свежим воздухом в атмосфере подышать.

Колонна остановилась. Резче выделились интервалы между ее отдельными частями, они будто уменьшились, сжались, как пружины. И вдруг плотная масса начала расползаться, редеть, разом потеряв очертания строя.

— «Юнкерсы»? А? — вытянув шею, крикнул Алешкин, то ли удивляясь, то ли спрашивая.

У Бесстужева сухо стало во рту, и волной накатился страх, как давеча утром. Но не за себя, а за тех многих, что бежали сейчас, по полю: там все свои, все знакомые, укрыться негде, а немцы — над головами.

По всему полю вскинулись черные, дымные конусы взрывов. Самолеты бомбили, сломав строй, а штук пять или шесть носились над дорогой, стреляя из пулеметов то артиллерийским упряжкам, по грузовикам и повозкам.

К перекрестку, подальше от страшного места, мчалась двуколка. Бесстужев видел мелькающие в галопе ноги лошади, бойца, который падал при рывках на дно двуколки и снова вскакивал, крутил кнутом. На повозку спикировал истребитель. Летчик озоровал, пронесся над головой лошади. Она шарахнулась от рева мотора, и это спасло ее, пулеметная очередь легла в стороне. Промазал летчик и со второго захода, и это, видимо, раззадорило его. Истребитель разворачивался для новой атаки. Повозка неслась прямо к тому месту, где окопалась рота Патлюка. Все смотрели на этот поединок. Бесстужев почему-то шепотом подсказывал ездовому: «В кусты, голубчик, в кусты сверни». Лейтенант Алешкин, стоявший на шпалах, кричал, непонятно чем восхищаясь:

— Что делает, а?!

Подбежал старший политрук Горицвет, размахивая длинными руками, сказал Патлюку:

— Стрелять прикажи! Пусть стреляют!

— Куда? — непонимающе обернулся тот.

— Лошадь убьют пускай, лошадь! — частил Горицвет. — Она же на нас летчиков наведет.

— Да ты в уме? По своим-то! — ошалело мотнул головой капитан и вдруг, спохватившись, закричал во всю глотку: — Воозду-у-х! Ложись! — хотя вокруг все уже давно лежали, а стоял только он сам и несколько командиров возле него.

Да еще старшина Черновод, задрав к небу свой огромный пористый нос, не столько следил за боем, сколько косил глазом в сторону Патлюка, ожидая команды. И как только капитан крикнул, мгновенно упал в траву.

Повозка совсем близко. Взмыленная лошадь с ходу взяла железнодорожную насыпь. Ударившись об рельс, отлетело правое колесо. Бросив широкую тень, пронесся истребитель. Сквозь рез мотора слышалась частая пулеметная строчка. Лошадь запнулась, будто хотела остановиться, с разгону, поджав передние ноги, сунулась мордой о землю. Сила инерции была так велика, что круп лошади взметнулся вверх, и она, обрывая упряжь, перекинулась через голову. Ездовой вылетел из двуколки и, растопырив руки, спиной шлепнулся в кусты.

Истребитель, победно покачивая крыльями, шел к лесу вдогонку за своими, уже отбомбившими, самолетами. Стало очень тихо.

— А наши-то где, а? Моторы заводят. Курочка еще в гнезде! — ругался Алешкин, отряхивая гимнастерку.

Все поле было испятнано черными воронками. К дороге медленно стекались красноармейцы. Из леса снова появилась колонна. Но теперь она двигалась не по дороге, а по обе стороны от нее, разделившись на два потока. По полю ехали грузовики и повозки, останавливались возле воронок. Бойцы по двое, по трое поднимали что-то тяжелое, вероятно раненых. Издалека казалось, что в повозки и кузова машин грузят дрова.

«Разве можно так, днем, в колонне, — думал Юрий. — Ведь подполковник на финской был, должен знать. — И со свойственной ему мягкостью сейчас же нашел оправдание: — Но кто же мог предположить, что они налетят?..»