Неизвестные солдаты - [92]

Первыми на советский берег выползли танки-амфибии, предназначавшиеся ранее для высадки в Англии. Они без труда оттеснили заслоны пограничников. 24-й танковый корпус, атаковав неожиданно, захватил в целости все мосты западнее Бреста. Войска хлынули через реку широким потоком. Саперы сооружали дополнительные переправы.

Сам Гудериан переплыл Буг на штурмовой лодке. В его распоряжении имелся личный самолет, личный танк, несколько комфортабельных автомашин. Но он воспользовался штурмовой лодкой. Это стало его традицией. Все удачные кампании он начинал именно так: в Польше форсировал на лодке Вислу, во Франции — Маас. Об этой традиции было известно войскам.

Успех определился в первые же часы вторжения. Севернее Бреста танковые дивизии шли на восток в колоннах, не встречая серьезного сопротивления. По главным магистралям вместе с танкистами продвигалась и мотопехота. Следом сплошным фронтом наступали армейские части, прочесывая все дороги и населенные пункты. Пехоте повсюду приходилось вести бои с мелкими группами русских, она задерживалась и все больше отставала от танков.

* * *

Рота капитана Патлюка не смогла пробиться за боеприпасами. Разведчики, посланные по разным дорогам, сообщали одно и то же: на шоссе из Кобрина в Брест — немецкие танки, на мостах через Мухавец — немцы, со стороны границы — немцы. Время, указанное командиром полка, истекло, приказ остался невыполненным.

К перекрестку дорог, где сосредоточилась рота, подошел еще один отряд пограничников, человек пятьдесят. Подъехали три противотанковые пушки — их установили в кустарнике, позади цепи. Командовал всеми майор-пограничник, маленький, толстый и злой, с подпухшими, будто не выспался, глазами. Патлюк хотел было посадить роту в машины и вернуться в полк, но майор запретил, сказал, что пехотные части уже выступили из лагерей и до их подхода необходимо удерживать этот рубеж.

Красноармейцы быстро освоились в новой обстановке, с любопытством прислушивались к отдаленной стрельбе, доносившейся то со стороны Бреста, то слева, от Буга. Но даже и любопытство это постепенно исчезло. Бойцы отрыли окопы полного профиля, замаскировали их дерном, ветками и теперь отдыхали в них, спрятавшись от горячего солнца. Два неразлучных ефрейтора, долговязый Носов и маленький Айрапетян, ели сухари, запивая их водой из котелка. Чушкин, признанный в батальоне силач, приволок в окоп молодую сосенку, торчмя поставил ее в своей ячейке и теперь похрапывал в тени дерева, положив под голову скатку. Помкомвзвода Мухов, простецкий с виду, но хитроватый сержант, сидел на пеньке и писал, слюнявя химический карандаш. Сочинял что-то. Куцые заметки за его подписью часто печатались в окружной газете.

В третьем взводе проводил беседу старший политрук Горицвет. Красноармейцы слушали невнимательно, но терпеливо, позевывая в кулаки. Подняли их рано, утомило нервное напряжение, разморила жара, всем хотелось спать.

У Горицвета на коленях лежала тетрадка. Заглядывая в нее, он торопливо рассказывал что-то о развитии сельского хозяйства, упоминал тракторы и комбайны. Политрук никаких новых указаний сверху не получил и выполнял сейчас свой, утвержденный комиссаром, месячный план.

«Почему все так спокойны? Еще не поняли, еще не осмыслили?» — думал Бесстужев. Он бродил возле окопов, говорил с людьми, отдавал распоряжения, но происходящее вокруг будто не касалось его. Он искал что-то в себе, что-то мучило его, но он не мог понять, что именно. Он сознавал, что поступил правильно, убив того немца. А в памяти всплывали глаза, укоризненный взгляд. И думалось: ведь мог и не убивать. Ранил бы, потом его подобрали бы, он мог бы выжить. Нет, все не то! Самое главное — это страх смерти, это ужас, испытанный им. Может, он просто трус? Ведь он там потерял рассудок, был как в тумане.

Айрапетян давно уже рассказал всем, что произошло с ними, наверняка и добавил для остроты. На Бесстужева смотрели с любопытством, это было неприятно ему. Казалось, что любопытство вызвано только одним: вот, дескать, человек, убивший другого человека. Какой же он? Что он переживает?.. Может быть, так, а может, и нет. Бесстужев растерялся, не способен был понять сейчас сам себя, не то что других.

А Патлюк во всеуслышание объявил: будет ходатайствовать о медали. Но за что? Тот же самый Патлюк, присмотревшись к Юрию, сказал командирам: «Да не приставайте вы к нему. Он же, как чокнутый, глядит и не видит. Сердце-то еще небось в пятках играет. Отойдет малость, тогда расспросите».

Юрия сейчас тянуло к Патлюку, возле него чувствовал себя спокойней. Вероятно, потому, что капитан очень уж просто смотрел на все: «Шлепнул офицерика, ну и порядок. Оправдал, значит, государственные харчи». Было в его словах что-то циничное, но, несмотря на это, в грубой простоте Патлюка ощущал Юрий нужную ему опору.

На командном пункте роты в выемке железной дороги старшина Черновод раскладывал ручные гранаты, выпрошенные у пограничников, делил между взводами. Лейтенант Алешкин, разбитной весельчак-красавец, ерошил свои белые вьющиеся волосы и горячо убеждал Патлюка отпустить его за «языком».