Неизвестные солдаты - [45]

Он всегда испытывал неловкость при упоминании о дневнике. Это было его давнишнее пристрастие, его сугубо личный секрет, о котором знал только один Ермаков.

— Вот-вот, ты не очень-то распространяйся в своих тетрадках, — сказал Степан Степанович. — Дневник — это, брат, документ. Не дай бог, попадет в чужие руки.

— Он у меня в сейфе, — усмехнулся Порошин.

— Кому надо, тот и из сейфа достанет… Ты больше на свои личные переживания упор делай, а службу не трогай.

— Ладно, учту столь ценное предложение… Выпьем, что ли, за все хорошее?!

— Твое здоровье.

В комнату стремительно ворвалась Неля с портфелем под мышкой. Серая жакетка переброшена через плечо. Волосы выбились из-под берета.

— Так и знала! — воскликнула она. — Опять бражничаете! Опять накурили!

— А «здравствуйте» где? — спросил Порошин. — На улице забыла?

— Ничего не забыла. — Она ткнулась губами в висок полковника. — Вот. А теперь скажите, кто меня обманул, кто на аэродром свозить обещал?

— И свезу.

— Когда?

— До нового года.

— Надежно?

— Слово, — смеялся тот, не сводя глаз с тонконогой девчонки.

А Степан Степанович отметил про себя, каким ласковым стал вдруг его взгляд.

— Что вы едите? — спросила Неля. — Ты почему, папа, грибы не достал?

— Ты же не велела трогать.

— Не велела, пока дяди Проши нет. Жадничаешь?

— Попался, Степаныч, — погрозил пальцем Порошин, притянул Нелю к себе, заправил под берет волосы. — На глазах ты растешь, коза… Куда бежишь-то опять? Посидела бы с нами.

— Некогда. Чертить надо. Поставила на стол грибы и ушла.

— Верста коломенская, — вздохнул Ермаков.

— Хорошая девка! Отдал бы ты мне в дочери ее, Степаныч. Скучно мне одному.

— Она тебе в жены годится…

— Ну, стар я. Как дочку люблю ее, уж ты не ревнуй. Помню, на горшок ее когда-то сажал, а теперь поди ж ты!

Выпив, помолчали. Степан Степанович открыл форточку, шлепая домашними туфлями, вернулся к столу.

— Ну, чем занимаешься, генштабист?

— Прикурить дай. — Порошин потянулся через стол. — Немецкое вторжение во Францию анализируем. Ищем, что противопоставить машинам и нахальству. Техники у нас еще маловато, да и танки в основном с противопульным бронированием. Но главное — люди. Сам знаешь: в частях такая нехватка водителей, что трактористов приходится сразу на танк сажать…

— Раньше надо было браться за это.

— До всего руки не доходят.

— Иной раз руки, иной раз и головы. Комдив Дьяконский когда еще колья ломал, доказывал, что крупные механизированные соединения позарез нужны. На этом деле он, может быть, и шею себе свернул… И теперь спешим. У немцев армия танками с противоснарядным бронированием оснащена, а у нас еще опытные экземпляры испытываются.

— Дьяконского я знал, Степаныч. Голова у него действительно хорошо работала.

— По его делу, Прохор, с тобой посоветоваться хочу. Ты служил с комдивом?

— Довелось немного.

— Понимаешь, Прохор, — смущенно улыбнулся Степан Степанович. — Тут ко мне из провинции двоюродный племянник приехал, письмо привез. У Дьяконского сын вырос, мечтает стать командиром. Дьяконская просит меня с сослуживцами мужа поговорить, помочь парню.

По тому, как посуровело лицо Порошина и плотно сомкнулись челюсти, Ермаков понял, что Прохор этим делом заниматься не станет.

— Где сейчас парень?

— Взяли в армию.

— Ты, Степаныч, службу рядовым начинал. И я к тебе на батарею тоже рядовым пришел. А теперь вот оба полковники… И вообще, какой это, к дьяволу, командир, ежели он горячей каши солдатской до слез не хлебнул!

— У нас другое положение было.

— А я тебе скажу так: если этот Дьяконский парень стоящий — он своего добьется. А если слизняк, тряпка, то и толковать о нем нечего. И тебе благотворительностью заниматься не советую. Ты его знаешь? Нет. И я не знаю, чем он дышит. Там, на месте, люди посмотрят, подумают, на что он годен.

— Ладно, пусть служит, — тихо сказал Ермаков.

Помолчав, спросил:

— Ты куда едешь теперь?

— В Свердловск. Заводик есть один, и дел там сейчас куча.

— Когда отправляешься?

— Завтра. Билет в кармане.

Надев шинель и туго стянув ее ремнем, Прохор Севостьянович вышел в гостиную проститься с Нелей.

— Значит, до нового года на аэродром! — напомнила она, подавая руку.

— Как только вернусь… Да что ты мне локоть тычешь, — грубовато пошутил Порошин. — Большая стала? Замуж выйдешь, все равно за руку прощаться не буду.

— А как же?

— Вот так. — Порошин поцеловал ее в щеку.

— Очень уж не командирское прощанье, — засмеялась она.

Прохор Севостьянович медлил, долго надевал перчатки. Потом, улыбнувшись виновато, спросил Нелю:

— Ты ведь не учишься завтра? Проводила бы на вокзал старика.

— Ну?! — удивилась она. — Зачем это?

— Что-то, знаешь, грустно мне теперь уезжать в одиночку. Всех провожают, а меня нет… Ты мне рукой помашешь… Ну, как?

— Хорошо, — сказала она, серьезно глядя ему в лицо. — Хорошо, я провожу.

* * *

Победа во Франции принесла Гейнцу Гудериану звание генерал-полковника и укрепила его авторитет. Теория молниеносной войны, которую генерал разработал и применил на практике, снова полностью оправдала себя.

Осенние дни 1940 года Гудериан провел дома, отдыхая после трудного лета. Он был доволен, что его отозвали на родину. В Германии, казалось, даже воздух был другой, благоприятно действовал на нервную систему. После разрушенных французских городов Гудериана радовала чистота на улицах, ровные газоны с подстриженными кустами. Генерал считал, что готическая архитектура немецких городов, с ее прямыми линиями и правильными пропорциями, благотворно отражается на образе мышления людей, приучает их к строгости, дисциплинирует, помогает рассуждать логично и просто.