Неизвестные солдаты - [405]

Слышно было, как за мостом танки прибавили скорость: сквозь орудийные залпы долетал рев моторов. Танки помчались по дороге напропалую. Но вот головной подорвался на мине и загородил собой путь. Машины свернули влево, на сырую луговину, автоматчики сбрасывали с брони бревна под гусеницы.

Бесстужев ничего не видел в тумане, хотя дважды влезал на сооруженную наблюдателями площадку. Туман поредел, сделался серым, будто смешался с дымом, и поднялся выше деревьев. Наступили самые неприятные, самые мучительные минуты. Трудно понять, как развивается бой, кого из подчиненных надо подбодрить, куда направить резервы.

Нет, все-таки атака была задумана правильно, и ей не помешали ни туман, ни то, что пришлось из-за плохой видимости отменить второй залп «катюш», ни то, что взвод мотоциклистов не вышел в тыл противника.

Пехота преодолела болото на левом фланге, где оказалось посуше, и ворвалась в деревню вместе с разведчиками. Почти одновременно с ней в деревню вошли и шесть танков. Они обрушились на батарею и подавили ее. Уцелевшие немцы начали отходить, но отступили недалеко: дорогу им преградили мотоциклисты, выбравшиеся наконец к деревне. Бесстужев послал туда самоходные орудия, и немцы разбежались по лесу. И уж коль скоро самоходки оказались впереди, Бесстужев приказал им немедленно двигаться дальше вместе с мотоциклистами.

Сам поторопился собрать подразделения. Некогда было дожидаться отставших, хоронить убитых. Раненых и пленных пришлось оставить на попечение артиллеристов. Бросив пять подбитых танков и девять грузовиков, Бесстужев повел поредевшие подразделения дальше. Сбивая в коротких стычках немецкие заслоны, отряд до наступления темноты продвинулся на сорок километров.

«За двое суток — семьдесят верст! Совсем неплохо!» — весело прикинул Бесстужев.

* * *

Оперативная группа штаба корпуса размещалась в крытых зеленых «студебеккерах». Маленькая колонна следовала вслед за войсками, не отставая от них. Конечно, командир корпуса мог бы держаться и на более солидном расстоянии от передовой линии. Но генерал-майор Порошин не хотел ломать своей привычки. К тому же наступление было стремительным, обстановка часто менялась и требовала быстрых решений.

В деревню, отбитую передовым отрядом, Порошин приехал после полудня. Нескончаемым потоком двигались через нее войска. Батальоны, двое суток назад прорывавшие оборону противника, теперь преследовали немцев, свернувшись в колонны. Катились грузовики, орудия на механизированной и на конной тяге. Возле моста стояли подбитые танки, над ними уже колдовали ремонтники в замасленных комбинезонах. А дальше чернел квадрат обугленной голой земли с полузасыпанной траншеей, с какими-то черными обгорелыми кочками. Туда пришелся залп дивизиона «катюш», оттуда несло теперь запахом гари.

Через ручей переправлялась колонна пленных. Вел ее хромой старик с красной лентой на фуражке, а по бокам и сзади шли бабы с платочках, вооруженные трофейными винтовками. У офицера на груди был приколот лист картона с надписью: «Немцы, 312 шт. Укажите им сборный пункт. Взяты в плен ротой мл. л-та Кузюрина».

В центре деревни, на небольшой площади, где стояли подбитые немецкие пушки, Порошина встретил командир дивизии, степенный и невозмутимый полковник. Прохор Севастьянович ценил его опыт, его простоту и добросовестность. Перспективный командир, и единственное, чего не хватало ему, по мнению Порошина, — это самостоятельности, своего взгляда на вещи. Как-то уж очень покладисто принимал он установки и указания свыше, даже если они противоречили одна другой.

Полковник доложил, что его батальоны следуют за передовым отрядом Бесстужева, но разрыв постепенно увеличивается, так как Бесстужев идет на колесах, а пехота — ногами. Порошин ответил, что отряд-то все-таки встречает сопротивление противника и это тормозит движение. А полковнику надо использовать трофейные грузовики, мотоциклы, лошадей — все возможные средства. Сейчас успех зависит от темпов наступления. Не позволить немцам подготовить оборонительный рубеж в тылу — вот задача.

Командир дивизии тут же отдал несколько распоряжений и пригласил Порошина пообедать. Прохор Севастьянович не отказался, тем более что к столу, как выяснилось, была уха и жареные караси: бойцы комендантского взвода наглушили где-то в лесном озере несколько пудов рыбы.

За обедом разговор пошел неофициальный. Полковник расстегнул ворот гимнастерки, сидел раскрасневшийся, тяжело отдувался после горячей и жирной ухи. Когда остались вдвоем, сказал Порошину:

— Посоветоваться хочу. Тут такая история: один сержант у меня вроде бы посмертно звание Героя заслуживает.

— Почему «вроде бы»?

— В бою он получил приказ дзот обезвредить. Добрался, влез на него и гранату бросил. Но пулемет продолжал работать. Тогда сержант сполз сверху на амбразуру. Политрук доложил, что сержант закрыл амбразуру своим телом. А те, кто возле сержанта были, говорят, что его еще на дзоте убило, а потом он свалился. Я не спешу давать этому делу ход, а начальник политотдела и редактор дивизионки наседают: надо, мол, на щит сержанта поднять.

— А дзот? Что стало с дзотом? — спросил Порошин.