Неизвестные солдаты - [223]

— Эх! — сказал Карасев. — Небось думают-гадают теперь дома, в каких я краях. Получат похоронную, и невдомек им, что я на самой что ни есть родной земле в ящик сыграл!

Подумал и добавил со вздохом:

— Впрочем, ящика не будет, и похоронной тоже не будет.

— А ты что это, Аника-воин, раньше смерти помер, — разозлился Варюхин. — Ты чего тоску на людей наводишь? Сиди и не вякай!

— Я не вякаю. Мне один хрен, что в лоб, что по лбу. Обойдемся и без похоронной. Только скажи ты мне, товарищ лейтенант, одно. Если мы из этой мясорубки вылезем, ты меня домой на сутки отпустишь? День дома побыть, а на ночь к зазнобе сходить? Мне больше не надо.

— Отпущу.

— Ни хрена подобного, — убежденно произнес Лешка. — Это ты во мне боевой дух поддерживаешь.

— Честное слово, — заверил Варюхин. — И не матерись давай, здесь тебе не кабак и не базарная площадь. Ох, смотри, надеру я тебе после боя рыжий вихор!

— Ладно, — повеселел Лешка. — Не помрем — дери, сколько влезет. Отцу не давался, а тебе разрешу.

В низине, в полутора километрах от них, где сконцентрировались для атаки немцы, взвилось несколько ракет. И сразу же послышался тяжелый слитный гул сотен моторов. На поле поползла черная, густая масса. Она расширялась вправо и влево, медленно текла вперед.

— По местам! — дал команду Варюхин. Маленькой крепкой рукой стиснул плечо Карасева. — Ну, Алексие, не в первый и не в последний раз…

— Ты прости, лейтенант, если что…

— Э, брось!

Варюхин взялся за крышку люка, чтобы захлопнуть ее над собой. Медлил, выгадывая секунды, потому что знал — открыть едва ли придется. Оставалось одно: расстрелять последние боеприпасы — и на таран.

За спиной его раздался вдруг никогда не слышанный, скрежещущий, раздирающий уши рев. Яркая вспышка озарила поле. Рев стремительно нарастал, сотрясая воздух. Будто множество комет, сгорая на лету, оставляя за собой огненно-красные полосы, пронеслись над возвышенностью в сторону немцев. Там, где ползла черная масса танков, на большом пространстве разом вскинулось яркое пламя. Со страшным грохотом качнулась земля. Ослепленный, оглушенный Варюхин, сбитый воздушной волной, свалился внутрь танка.

Придя в себя, вылез на броню. Смотрел, ладонью прикрывая глаза. Там, где были немцы, горела земля. Огонь быстро расползался и вдаль, и вширь. Что-то трещало, взметывались острые языки пламени. Можно было различить полыхающие танки, мечущиеся фигурки людей.

* * *

Залп двух дивизионов реактивных минометов застиг немецкие части на исходном рубеже атаки. Шестьсот сорок мин взорвалось почти одновременно, в течение тридцати секунд. Там, куда угодили они, все было сожжено и уничтожено. Подразделения противника, не попавшие под этот удар, в панике повернули обратно. Охваченные ужасом, немцы убегали подальше от страшного места. Танкисты на полной скорости гнали свои машины. Это было то новое оружие большевиков, о котором уже ходили легенды среди солдат, но которое войска Гудериана испытали на себе первый раз.

В ночь с 6 на 7 октября танковая бригада русских отошла на новый рубеж, к Мценску, и заняла позиции на линии Ильково — Шеино, как и прежде прикрывая шоссе из Орла в Москву. Немцы тем временем приводили в порядок свои потрепанные войска, готовясь к новому наступлению.

Днем потеплело, но повалил снег. Дул гнилой влажный ветер, острый и пронизывающий. Тучи тащились над самой землей. В воронках и кюветах стояла вода, покрытая серой кашицей. Машины, сворачивавшие с шоссе, вязли в раскисшем черноземе.

От Орла до места вчерашнего сражения Гудериан добирался два часа: дорога была разбита гусеницами танков и тягачей, асфальт превратился в крошево. «Оппель» буксовал, подпрыгивал на выбоинах. Гейнц сердито думал, что они сами рубят сук, на котором сидят. Надо категорически подтвердить приказ: автостраду не обстреливать и не бомбить, танкам двигаться стороной, не портить твердое покрытие.

Поле боя — просторная низменность с подковообразной дугой высот — было прикрыто снегом, как белым саваном. Снег припорошил обугленную, истерзанную гусеницами землю, замаскировал траншеи, бережно укутал переломанные кусты. Но следы бушевавшего здесь огня и металла проступали повсюду. Валялись разбитые, опрокинутые, расплющенные пушки. Там и тут виднелись остовы сгоревших грузовиков. Похоронная команда собирала трупы, их подтаскивали к дороге и складывали штабелями. Мертвецы с черными пятнами крови на шинелях, с разбитыми головами, оторванными конечностями, с вспоротыми животами и теперь оставались солдатами. Лежала ровными рядами, нижние чины в одном месте, офицеры — в другом. В глазницах трупов скапливалась вода, казалось, что глаза покойников полны слез.

Гудериан спросил, сколько убитых. Командир дивизии ответил: более пятисот. У русских примерно столько же. Гейнц поинтересовался этим мимоходом, его мысли были прикованы к танкам, еще стоявшим в тех местах, где их настигли снаряды. Будто стадо больших неуклюжих животных разбрелось в беспорядке по полю и окаменело, застыло под тонким снежным покровом.

Большинство танков выгорело изнутри, от них остались только черные, покрытые копотью, коробки. Невозможно было, их ремонтировать. Пугало соотношение потерь. 47 машин были окончательно выведены из строя; кроме того, имелось много подбитых и уже увезенных в тыл. А русские, отступив, оставили всего два танка. Даже, если они успели эвакуировать несколько подбитых машин, даже если считать 50 к 10, все равно соотношение было ужасное, все равно это был очень неприятный симптом.