Неизвестные лики войны - [54]

Солдаты всё видят. Видят, как в прибрежных камышах покачиваются тысячи вздутых мертвецов. Как пёс «принёс и положил на крыльцо оторванную голову молоденького немецкого солдата в примёрзшей пилотке». Как «не торопились убирать валявшиеся на дороге трупы, а просто переезжали через них. Некоторые трупы до неузнаваемости расплющены колёсами машин».

Они видят, как «на ближайших четырёх столбах неподвижно висело четыре голых человека. Черно кишели густо взлетающие мухи. Головы нагнуты, как будто молодыми подбородками прижимали прихватившую их петлю; оскаленные зубы; чёрные ямы выклеванных глаз. Из расклёванного живота тянулись ослизло-зелёные внутренности. Палило солнце. Кожа, чёрно-иссечённая шомполами, полопалась.

Четверо, а пятая… а на пятом была девушка с вырезанными грудями, голая и почернелая.

Из глазных ям капали чёрные капли. Плыл смрад».

Ветераны признают: «В современных фильмах о войне многое не так. Она ведь гораздо жёстче была. Когда нас бомбили — кишки на проводах да на деревьях висели. Или шапка, или шинель».

Солдаты смотрят на всё это. Хмурятся. Вздыхают. Бормочут про себя: «Силы небесные!» И… привыкают.

Но это не те вещи, к которым человеку нужно привыкать. С «привыканием» происходит искривление нравственной парадигмы. Увечье психики.

Так было всегда. Участник наполеоновского похода в Россию, вестфальский штаб-офицер фон Лоссберг писал своей жене 9 ноября 1812 года: «Правда, нужно много твёрдости характера для того, чтобы ежедневно смотреть на эти ужасы и не сойти с ума или, по крайней мере, не сделаться нервнобольным; я убеждён, что эта последняя болезнь привела к смерти многих, особенно из образованных и чувствительных людей, и потребует и в будущем много жертв».

Не будем забывать и об «обычных» тяготах похода, которые определяются не только стоптанными в кровь ногами и ноющей под грузом снаряжения спиной, но и окружающими природными условиями.

Ах, если бы такие, казалось, одинаковые солдаты — одинаково стриженные, в одинаковых сапогах — одинаково хорошо сражались в любых условиях, в любой местности! Мечта любого полководца! Сытые, здоровые, прекрасно вооружённые — чего им ещё надо?

Подобное отношение к живой силе привело к тому, что советские солдаты Великой Отечественной переиначили слова известной песни:

Там, где пехота не пройдёт,

И бронепоезд не промчится,

Угрюмый танк не проползёт —

Там пролетит стальная птица, —

во вроде бы шуточный, но в то же время какой-то необычайно грустный вариант:

Где самолёт не пролетит,

И бронепоезд не промчится —

Солдат на пузе проползёт,

И ничего с ним не случится.

В том-то всё и дело, что случится. И случалось.

Внутри каждого солдата — своя хрупкая «начинка», которая живо реагирует на обстановку, в которой предстоит воевать.

«Там, где пройдёт один солдат, там пройдёт вся армия!» Пройдёт. Но какой ценой?

Генерал вермахта Гюнтер Блюментрит писал:

«Для европейца с Запада, привыкшего к небольшим территориям, расстояния на Востоке кажутся бесконечными. Гражданин США привык мыслить категориями огромных степей и прерий, и поэтому он не разделит этого чувства, близкого к ужасу. Ужас ещё усиливается меланхолическим, монотонным характером русского ландшафта, который действует угнетающе, особенно мрачной осенью и томительно долгой зимой.

Психологическое влияние этой страны на среднего немецкого солдата было очень сильным. Он чувствовал себя ничтожным, затерянным в этих бескрайних просторах. Уроженцы Восточной Германии значительно легче акклиматизировались в этом странном новом мире, так как Восточная Германия географически является связующим звеном между Россией и Западом. Солдаты из других земель Германии, как и их отцы в Первую мировую войну, тоже научились приспособляться к местным условиям. Россия явилась истинным испытанием для наших войск. Это была тяжёлая школа».

У южан и западных европейцев вызывал ужас снег, угнетающе действуя на их психику. Появился термин — «снегобоязнь».

Бездонные пропасти и заоблачные вершины горных перевалов, за которые предстояло сражаться, вызывали парализующий страх. Прибавьте к этому холод, от которого страдали не только южане, но и «привыкшие к суровым зимам» русские солдаты.

«С половины ноября (1877 года) снег завалил балканские проходы, и войска Радецкого жестоко страдали в своих орлиных гнёздах. Двинутая на Шипку без тёплых сапог и полушубков, 24-я пехотная дивизия была буквально заморожена, с небольшим в две недели лишившись двух третей своего составами к половине декабря её сняли с перевала. Нужна была вся твёрдость Радецкого и героизм его VIII корпуса, чтобы отсиживаться почти три месяца в таких условиях и удержать в своих окоченевших руках важнейший стратегический пункт театра войны. В трёх полках 24-й дивизии обморожено 6213 человек — свыше двух третей штатного состава. Во всём отряде Радецкого с 5 сентября по 24 декабря боевая убыль составила 700 человек, заболело и обморожено 9500».

Многих завоевателей сводила с ума пустыня. В Палестине впадали в безумие крестоносцы. Французские солдаты во время Египетского похода, завидев Нил, топились в его волнах. В Сирийском походе — стрелялись.