— Но ведь это черт знает на какой глубине! — восклицает Омегин. — Кажется, тысячи три километров?
— Две девятьсот, — уточняет Русин. — Но мне думается, интересует его даже не это, а внутреннее ядро, которое еще глубже. До него пять тысяч километров.
— И оно, кажется, жидкое? — спрашивает Омегин.
— Большинство ученых полагают, что наоборот — твердое, а в жидком состоянии лишь внешнее ядро. Но и само понятие «жидкое» тут особое, ибо вещество находится там под давлением в миллион с лишним атмосфер…
— Знаем, знаем! — перебивает его Фрегатов. — Это каждый школьник знает. А вот насчет внутреннего ядра, где давление почти втрое больше, действительно идут споры. Одни считают его железным, другие силикатным.
— А я читал, будто бы загадку эту решили метеориты, — вставляет Сидор Омегин.
— Э, ничего они не решили! — пренебрежительно машет рукой Фрегатов. — Хотя они и являются, как полагают некоторые ученые, осколками погибшей планеты.
— И притом почти такой же, как и наша, — убежденно заявляет Русин. — Весьма вероятно в связи с этим, что каменные метеориты соответствуют химическому составу мантии, а железные — ядру планеты.
— А я думаю, что в ядре — звездная материя, — возражает ему Фрегатов. — Это утверждают и немецкие ученые Кун и Риттман. Они считают, что центральное ядро нашей Земли состоит из ионизированного водорода.
— А англичанин Джеффрис утверждает, что ядро либо железное, либо оливиновое, состоящее из силикатов магния и железа. Такого же мнения и наши ученые. Разница у них лишь в том, что вместо магния они предполагают наличие в железном внутреннем ядре никеля.
— Почему же тогда Земля приобрела такую форму, какую должен был принять жидкий шар? — удивляется Омегин.
— Да, правильно, — соглашается с ним Русин. — Земля тоже жидкая, но не в буквальном смысле, а лишь вследствие ползучести ее вещества и длительности воздействия на него центробежной силы. В этом-то и состоит противоречивость свойств вещества Земли. Когда на него действуют кратковременные силы, подобные сейсмическим толчкам, оно ведет себя, как легированная сталь, а когда оказывается под воздействием медленных сил — обретает пластичность.
— Пожалуй, все-таки профессора Кречетова интересует главным образом внутреннее ядро, находящееся в сверхплотном состоянии, — задумчиво произносит Фрегатов. — Может быть, даже состоит оно из совершенно неизвестного нам вещества. Вот это-то вещество и зондируют, наверно, коллеги профессора Кречетова нейтринными импульсами.
— А есть разве такое вещество, с которым нейтрино взаимодействует? — удивляется Омегин. — Оно ведь…
— Скрозь все, хочешь ты сказать? — усмехается Фрегатов.
— Ваша ирония тут, пожалуй, ни к чему, — серьезно замечает Фрегатову Семенов. — Нейтрино действительно ведь почти неуловимо. Гамма-лучам, слабо взаимодействующим с ядрами вещества, нужно пройти в среднем два с половиной — три метра свинца, прежде чем «завязнуть». А нейтрино для этого должно пронизать сплошную толщу свинца размером в пятьдесят световых лет.
— Но тогда это явно бредовая затея — уловить поток нейтрино, проходящий лишь сквозь нашу маленькую планету! — шумно восклицает Омегин. — Удалось разве кому-нибудь «притормозить» хоть одно нейтрино?
— Ай-яй-яй, научный фантаст Омегин! — смеется Фрегатов. — Разве можно быть таким скептиком? О таком ученом, как Бруно Максимович Понтекорво, слышал ли хоть что-нибудь?
— Ну ладно, хватит меня разыгрывать, я ведь серьезно… — сердится Омегин.
— И я тоже вполне серьезно. А тебе надо бы знать мнение Понтекорво по поводу неуловимости нейтрино. Тем более что в чем-то он с тобой согласен…
— В самом деле, Фрегатов, зачем вы превращаете все это в шутку? — хмурится Семенов.
А Русин лишь понимающе улыбается. Он знает манеру Фрегатова разговаривать с такими людьми, как Омегин.
— Почему же в шутку? — удивляется Фрегатов. — Понтекорво тоже ведь считает, что пропускать одно нейтрино сквозь астрономическую толщину вещества для того, чтобы оно с достаточной вероятностью с ним прореагировало, нереально. Или, как остроумно выразился наш коллега, бредово. И он предложил обратное — пропустить астрономическое число нейтрино через разумную, скажем, метровую толщину жидкого или твердого вещества. Такой эксперимент и был осуществлен в 1956 году.
— Тогда нейтрино взаимодействовало, кажется, с протоном? — спрашивает Семенов.
— Если мне не изменяет память, — замечает Алексей Русин, — это было не нейтрино, а антинейтрино.
— Да, память вам не изменяет, — снисходительно улыбается Фрегатов. — Я умышленно не уточнял эти подробности, чтобы нашему коллеге… Ну хорошо, хорошо, Сидор! Зачем же обижаться? Никто, кроме тебя, не осуждает ведь меня за столь популярное изложение не такой уж простой проблемы макроскопического проявления слабых взаимодействий. Да, вы правы, коллега Семенов, в этом эксперименте антинейтрино, как совершенно справедливо поправил вас наш общий друг Алексей Русин, взаимодействовало с ядрами водорода, что и было зарегистрировано сцинтилляционным счетчиком. А что такое сцинтилляция, я не стану объяснять, чтобы не обидеть кое-кого из наших коллег, хотя Варя, наверное, этого не знает.
