Неизвестная. Книга первая - [7]

— Но вы принципиально согласны? — взгляд из-за стекол пенсне был настойчив.

— Если Дзержинский разрешит, я не против.

— Вот и хорошо, — Урицкий снова поймал и начал тискать руку чекиста. — Очень рад. Ведь вы — левый эсер?

— Точно так.

— Угу… Ну Феликса я беру на себя. И думаю, мы с вами неплохо сработаемся, — улыбнулся он.

— А пока позвольте… — Владимиров помахал перед носом начштаба обороны листками ордеров. — Мне бы срочно…

— Да-да, конечно, — Моисей Соломонович нехотя отпустил Константина Константиновича. — Не смею вас задерживать.

И поспешил по широким ступеням вверх по лестнице. А Владимиров перевел дух и прошептал:

— Так тебе Феликс меня и отдаст — держи карман шире!

Потом с тоской взглянул на ордера, аккуратно сложил их и сунул в карман галифе.

— Ничего, до завтра буржуйчики потерпят. А сейчас спать…

Он направился было в свой потаенный уголок на чердаке этого старого дома, где у него была оборудована неплохая берложка, не известная ни начальству, ни тем более подчиненным. Там, в закутке за горячей кирпичной трубой котельной, скрытый от посторонних глаз, стоял старенький обтертый диванчик. И на нем так хорошо спалось утомленному тяжелыми революционными буднями старшему уполномоченному всероссийской чрезвычайной комиссии Константину Константиновичу Владимирову.

Правда, маман от рождения называла его Симхой, а еще шайгец и шлимазл8, а отец, когда был в хорошем расположении духа, величал не иначе как Янкель бен Гершев. И фамилия у парня в детстве была совсем другой, только этого в старом доме на Гороховой не знал никто… Или почти никто… Но об этом пока — тс-с-с!

На полдороге Владимиров остановился. Подумал, что неплохо было бы зайти в кабинет за шинелькой, а то на чердаке нынче все-таки холодновато. Но вспомнил, что в кабинете его ожидает какая-то полоумная девица, которую зачем-то приволок сюда патруль, а Феликс велел разобраться с ее делом. Константин чертыхнулся и побрел сквозь строй бывших сливок аристократического петроградского общества, а так же воров, разбойников, грабителей и озлобленных от постоянного недосыпа и хронической усталости охранников к осточертевшему кабинету.

У двери стоял часовой.

— Как она там? — спросил его Владимиров.

— Сидит как кукла, — пожал плечами солдат. — Вроде смирная.

— Что же, посмотрим. Без панталон, говоришь? — спросил чекист, тихонько хмыкнув, и толкнул дверь, строго приказав часовому: — Никого не впускать!

Кабинет был крошечным. Массивный дубовый стол под зеленым сукном, два стула: один для хозяина — обычный, венский, второй для подозреваемого — массивный, с крепкими буковыми подлокотниками и прямой, обитой вытертой кожей спинкой («Трон правды», как называл его Костя). Несгораемый шкаф и тренога-вешалка, на которой висела почти новая генеральская шинель, прихваченная недавно на эксе9, и почти новый бобровый треух с красным околышем по искристому меху.

На столе — лампа под кроваво-красным абажуром, письменный прибор в виде двух резвящихся нимф в весьма фривольных позах, а рядом строгий кубик телефонного аппарата с потускневшими латунными рожками, на которых покоилась сильно поцарапанная трубка. Возле аппарата стопка документов — паспорта недавно убиенных Гользманов с их чадами и домочадцами. Один из них упал и раскрылся, на нем четким каллиграфическим почерком царского еще чиновника было старательно выведено имя случайно погибшей горничной — Юлия Вонифатьевна Струтинская. Все, что осталось от человека.

Стены крашены в серое. Под высоким потолком — электрическая лампочка на витом проводе, которая давала ядовито-желтый свет и делала ночь за окном похожей на жутковатую бездну. Вот и все убранство, даже занавески на окне нет. Развернуться практически негде, зато кабинет отдельный. Без шума и гама.

На троне правды восседала королева. Так, во всяком случае, в первый миг показалось Константину Константиновичу. Классический профиль девушки эффектно смотрелся на фоне черного провала окна. Длинная стройная шея, обрамленная пышным лисьим воротником дорогой шубы. Густые рыжие волосы — прямые, коротко стриженные, с остро обрезанными завитками у щек (кажется, тронь — уколешься) по моде, введенной эмансипатками с начала войны. Идеально прямая посадка, задумчивый взгляд, устремленный куда-то вдаль…

«Клеопатра! Истинная Клеопатра!» — невольно восхитился молодой человек. Но тут он увидел, что из-под шубы у королевы торчат ноги в грязных солдатских обмотках, обутые в разбитые башмаки, а руки притянуты к подлокотникам обрывками бельевых веревок, и очарование вмиг улетучилось. Как отрезало.

Появление Владимирова не произвело на девушку никакого впечатления. Она все так же задумчиво смотрела куда-то, словно не серая стена была перед ней, а неведомые дальние дали.

Чекист громко протопал сапогами и шумно уселся за стол напротив девушки. Она словно не заметила этого. Или вправду не заметила?

— Как тебя зовут? — громко, как для глухой, задал вопрос Константин.

Никаких эмоций.

— Слышь! Зовут тебя как?

Без результата.

— Ладно, — чекист вынул из ящика тоненькую папку, открыл ее, прочитал листок рапорта патруля и показания дворника Околесина.