Неизбежность странного мира - [16]

В поисках флоринов летит время. В раздумьях о домашних бедах истощается мысль. А размышлять хочется совсем о другом. Не об одних планетах. Мир полон нерешенных загадок. Он издавна думает о природе света; когда-то у него мелькнула многообещающая идея: не есть ли свет непрерывное истечение вещества из светящихся тел?! И еще он подумал тогда: тепло излучения — это не какая-то особая материя, а только свойство самого света. Вещественность света! Непрерывность в природе! Ах, думать бы об этом снова и снова. Но флорины, флорины… Он топчется у дверей казначейства. Пожаловаться императору? Но Рудольф занят неотложными делами.

Писатель вновь просматривает свои выписки и по старым рецептам исторических романистов быстро продолжает, не заботясь об оригинальности.

…А император действительно занят. Он давно уже не покидает алхимической лаборатории, где заперся с приезжей знаменитостью — поляком-алхимиком. Вялый и беспомощный, сейчас Рудольф трудится как одержимый. Его слабые руки в ссадинах и ожогах. Ему, римско-германскому императору и алхимику, равно неудачливому в обеих сферах, впервые везет: металл в тигле, кажется, начинает отливать золотым блеском! Этот день должен быть увековечен. То была счастливая мысль — написать в Краков!

Проносится слух — император в добром настроении. Придворный астроном спешит во дворец, как всегда размышляя о тайнах природы и пустом кошельке. Ему бросается в глаза памятная табличка на стене. Недавно ее еще не было.

Он читает ученую латынь: «Пускай попробует кто-либо сделать то, что сделал поляк Сендзивой!»

Сендзивой? Кто это? Ах, тот обласканный краковец, что привез императору философский камень?.. Говорят, счастливец уже в Вюртемберге, и князь Фридрих принимает его с почестями, подобающими королям. «В Вюртемберге» на моей родине…» — думает Кеплер. Он перечитывает табличку, но не улыбается: нет, он вовсе не считает алхимию лженаукой, а ее адептов (это слово тоже из алхимического словаря) — шарлатанами. Но в душе придворного астронома поднимается горечь — его наука, его труды ценятся ниже.

Писатель ставит было точку, однако не может удержаться и досказывает судьбы обоих героев до конца. «Какой мог бы получиться сценарий!» — думает он между прочим.

…Из Вюртемберга приходит весть: Сендзивой внезапно исчез — невознаградимая утрата! Но события не стоят на месте — становится известно: схвачен и вздернут на виселицу придворный алхимик Фридриха — завистник Мюленфельс. Интриги против Сендзивоя и, наконец, похищение поляка было делом его рук. А поляк теперь вновь на свободе. Кеплера радует торжество справедливости на родной земле. Он еще не знает, что скоро там объявят колдуньей его старую мать и он должен будет спешить туда, на коне и пешком, чтобы спасти ее, приговоренную к смерти после пятилетнего позорного процесса.

Проходят годы. И он действительно появляется на дорогах вюртембергской земли как сын колдуньи. Никто не знает, что это едет верхом на кляче великий ученый, уже завершивший открытие трех законов движения планет. Его сторонятся. Только базарный шарлатан привязывается к нему у корчмы, но он беспомощно улыбается: кошелек его пуст. И все-таки шарлатан продолжает шагать у стремени, с польским акцентом рассказывая чужеземцу свою историю, которую давно осточертело слушать местным людям.

Он рассказывает, как некогда в Саксонии вывел из тюрьмы шотландца-алхимика Сетона; как благодарный Сетон подарил ему мешочек с философским камнем, но умер, не выдав тайны волшебного состава; как он нарочно женился на вдове шотландца и завладел всеми запасами золотоносного порошка; как он прославился в Кракове, как его позвал к себе покойный император Рудольф… Кеплер вздрагивает от далеких воспоминаний, а шарлатан призывает проклятия на голову князя Фридриха: после всех злоключений на вюртембергской земле ему, славному чудодею, не вернули запасов сетонова камня, желтящего металлы, — все присвоил вероломный Фридрих! А секрет это камня утрачен, и вот бесславие, нищета…

«Секрет? Если бы погибли мои расчеты, я бы их смог повторить!» — думает Кеплер и, припоминая памятную табличку в пражском дворце, спрашивает на почтительной латыни: «Сендивогиус?»

«Да! — гордо поднимает голову стареющий Сендзивой, не справляясь, в свой черед, об имени безвестного чужеземца.

«Впрочем, мой удел будет не лучше», — пророчески размышляет Кеплер, может быть, предчувствуя, как его, сына колдуньи, скоро изгонят из пределов империи и как умрет он, оставив семье две рубашки да нераспроданные экземпляры своих сочинений…

Несчастный поляк бросает стремя и, безутешный, не оглядываясь, возвращается обратно к корчме, так и не узнав, кто проехал мимо него.

«Проехал в бессмертье, в будущее, туда, куда все века держала путь истинная наука». Это писатель прибавит от себя.

3

А читатель спросит: так не объясняется ли бесплодие алхимии тем, что ею занимались не Кеплеры, а Сендзивои?

Нет, как раз наоборот: из-за научного бесплодия алхимии льнули к ней авантюристы (так еще и ныне знахари паразитируют там, где медицина пока бессильна). Обещавшая людям то, чего не могла достигнуть, — золото из ничего и спасительную панацею, — эта ранняя наука о превращениях вещества позволяла кому угодно объявлять себя обладателем истины.