Неизбежность странного мира - [15]

Все же может показаться, что упоминание о средневековой старине отбрасывает нас в сторону и далеко назад от рассказа про поиски первооснов материи. Назад — это правда. Но не в сторону! Напротив, такой рассказ, если бы кто-нибудь попробовал вести его «по порядку», только там и должен был бы начинаться — во тьме неразумных веков.

Тысяча лет заблуждений — вот история европейской алхимии. Две тысячи лет заблуждений — вот история алхимии восточной. Так есть ли тут о чем разговаривать? Есть.

Алхимики первыми стали не только рассуждать о сути вещей, как древние натурфилософы, но и начали в своих загадочных лабораториях упрямо возиться с грешным земным веществом. Они что-то разлагали на части, что-то с чем-то соединяли. Перегоняли, прокаливали, растворяли, возгоняли, фильтровали. И придумали для этого пробирки и колбы, реторты и змеевики, тигли и фильтры.

Очень презрительно звучит: «они что-то с чем-то соединяли». Но алхимики и вправду совершенно не понимали, с чем имели дело в своих колдовских экспериментах. Из одних веществ они изгоняли «летучесть», из других — «сухость», третьим прибавляли «огненности». У них было убеждение, что некие первоначала всех вещей служат носителями подобных свойств. Так на протяжении столетий, из поколения в поколение, из страны в страну кочевала произвольная идея, что ртуть и сера — первоосновы всего. То были как бы элементарные частицы материи в представлении средневековых алхимиков.

Все это дело давнее и хорошо известное, так же как и то, что они искали философский камень для превращения простых металлов в золото. А «панацея»? Это слово из алхимического словаря тоже определяло одну из целей их многовековых исканий. Убавляя одно первоначало и добавляя другое, они мечтали создать вещество, которое лечило бы все болезни и стало «панацеей ото всех бед». Корыстные и благородные помышления были перемешаны в их бесплодных надеждах.

Если сегодня стоит ворошить фантастические представления алхимиков о первоосновах материи, то лишь ради одного неожиданного вывода: даже они нуждались в руководящих теоретических идеях! Конечно, тут следовало бы говорить об идеях в кавычках. Но это с нашей — сегодняшней — точки зрения. А для алхимиков их идеи были не только несомненной истиной, а еще и направляющей силой: без них они не умели бы поставить ни одного своего опыта. Разумеется, получался заколдованный круг: ложные идеи вели к ложному истолкованию опытов, бесплодные опыты питали бесплодные идеи. Но разве мы с вами такие умные и всезнающие не потому, что человечество выстрадало нашу относительную просвещенность Беками мучительно трудной истории постепенного познания материи, из которой построен мир?

Пожалуй, не стоит относиться к былым заблуждениям свысока. Они, эти смешные заблуждения, — дедушки и прабабушки нашей сегодняшней разумности. И потом подождите: может быть, через триста лет люди будут улыбаться над нашей наивностью!

Но вот что действительно поражает: двадцать с лишним веков алхимия топталась на месте, а тем временем в тех же самых исторических обстоятельствах медленно вырастало настоящее естествознание.

Одновременно. Рядом.

Геометры, начиная с Эвклида, разрабатывали вполне истинную в земных масштабах геометрию. Физики, начиная с Архимеда, все точнее постигали законы земной механики. Астрономы, начиная с Гиппарха, проникали все дальше в глубины видимого звездного неба.

А первоисследователи самой материи не могли ни на шаг продвинуться в глубь вещества. Ни на шаг. Ни в одной стране. Ни в древности. Ни в средние века. Ни во времена Возрождения. Ни в XVII веке, когда алхимия уже приближалась к концу своей бесславной истории, а в математике, физике, астрономии работали такие гиганты, как Кеплер, Ньютон, Лейбниц, Декарт.

Как понять эту тысячелетнюю и всесветную беспомощность, которая в конце концов превратила слово «алхимик» в насмешливую и даже бранную кличку?

Может быть, в науке о веществе не нуждались прежние эпохи и алхимики влачили тяжкую жизнь, преследуемые и гонимые? Бывало и так, но чаще совсем иначе.

2

Я представляю себе автора исторических романов. Роясь в старых книгах, он набрел на неожиданную находку: сопоставляя даты и географию совсем непохожих друг на друга событий, которых никогда не связывали и не приводили к общему знаменателю историки науки, он набрасывает конспект будущей возможной повести и заранее радуется удаче. В самом деле, какое удивительное переплетение великого и ничтожного!

…Начало XVII века. Прага. Придворный астроном Иоганн Кеплер топчется у дверей императорского казначейства. «Я напрасно стою перед ними, как нищий… — обдумывает он письмо, которое напишет нынче вечером, снова вернувшись в несчастный свой дом без единого флорина в кармане, — касса пуста, и жалованья не дают». В его руках — точнейшие по тем временам наблюдения знаменитого Тихо Браге, чью должность он унаследовал. В его голове — еще неясные до конца предположения, которым суждено превратиться в строгие законы движения планет. Работать бы и работать! Но император Рудольф требует все новых гороскопов — предсказаний будущего по звездам. Он, Кеплер, готов заниматься и этим, однако кошелек его и такою ценой не становится полнее.