Неизбежность. Повесть о Мирзе Фатали Ахундове - [51]

А вскоре Мюбарек, войдя к шаху, низко поклонится и попросит на миг отлучиться от государственных дел; он привел моллу, чтобы тот — неудобно ведь, посторонняя женщина живет во дворце! — закрепил брачный договор между Юсифом и Сальми-хатун… «Евнух прав: неудобно!..»

— А где хранятся наряды жен? — вспомнил Юсиф про жену.

Хранитель привел к сундукам: какие кашемировые шали, шелка, платья из дорогой парчи!.. И очень маленькие сундуки — диадемы из самоцветов, бриллиантовые серьги, дорогие кольца, ожерелья из жемчугов!.. И он выбрал для жены и трех своих дочерей платья, диадемы, кольца, ожерелья… Сыновьям послать было нечего.

— Отвезите жене и скажите, чтоб обо мне не беспокоилась.

— Она могла бы переселиться сюда, мой шах.

— Нет, не надо!

В золотых подсвечниках на роскошном столе горели свечи. Юсиф отломил лишь ножку фазана, а до иного и не дотронулся: и осетрина, и икра, и гора плова, — каких только яств там не было!

— Это тоже ко мне домой!

Подали кофе, потом кальян, «хороша шахская доля!» Клонило ко сну. Приказал начальнику охраны расставить стражу в том же порядке, как раньше, пошел в свою опочивальню. Но прежде спросил:

— А как Сальми-хатун? — Мол, не забыли накормить?

— Сыта. И довольна.

Всю ночь ворочался в постели. «А ведь Сальми-хатун рядом!» — шепнул, это уж точно, дьявол. Но ему было невдомек, что Юсифа одолевают иные думы: «Если это сон, то лучше не спать, если явь, то что делать завтра?»

А утром чуть свет ему объявили о приезде послов из Москвы, от царя Федора Иоанновича. Соскочил с трона, главный евнух аж отпрянул от неожиданности, приоткрыл дверь и увидел чужестранцев. И те по короне догадались и были изумлены. «Приму после полудня!» — сказал шах через главного евнуха, а те, это были князь Борятинский, дворянин Чичерин и дьяк Тюхин, оскорбились и, выразив шаху через толмача неудовольствие («И ты думаешь, — это Кайтмазов, — я пропущу? Чтоб только что прибывший наместник Барятинский…» «Но у меня не «Ба», а «Бо»!), покинули дворец. Каким-то неутраченным восточным чутьем толмач-татарин уловил, что это именно евнух вел с ними переговоры, но промолчал, дабы не сердить князя Борятинского.

Вскоре во дворец прискакал Ази-Хосров и, подавляя в душе страх перед троном, мягко упрекнул Юсиф-шаха, что с послами из Москвы так обращаться нельзя, и рассказал о своих переговорах с русским падишахом.

— Твой падишах и твой Шах-Аббас кровопийцы! — заметил растерянному Ази-Хосрову шах. — И затевали вы подлое дело, и ты, и твой шах, и царь московский!

И Юсиф велел позвать того, кто одет проще, это был дьяк Тюхин, и толмача.

— Новое оскорбление! — хотел возразить Ази-Хосров, но сдержался.

Юсиф говорил с толмачом и по-арабски, и на фарси, и па их татарском, и по-тюркски, и по-турецки, увлекся языковыми сходствами и расхождениями, Ази-Хосров злился, а Юсиф посмеивался. Толмач порой забывал, что перед ним шах, а дьяк Тюхин был восхищен образованностью Шах-Аббаса. «Шах-Юсиф!» — поправил его толмач и стал что-то говорить на их языке быстро-быстро, от чего лицо Тюхина то краснело, то бледнело: «Ну и дела! Отрекся добровольно!.. В пользу седельника!.. Такого сроду еще не бывало, а у них не мыслимо даже!..»

А князь, кому доверяли и царь, и Годунов, вскоре, от удивления, возможно, и помер в Персии, а Чичерин… «Помилуйте, — негодовали в Москве, — вы же дворянин! Как могли поверить бредням дьяка?!» А толмачу определили вывих ума и со службы прогнали.

От даров Юсиф-шах хотел было отказаться, да раздумал, взял меха, вспомнив почему-то Сальми-хатун. Тюхин вдруг перестал улыбаться и сказал о целях посольства. При этом дьяк слово в слово изложил грамоту, присланную царем; она хранилась у князя, и только ему велено было вручить лично шаху:

«…Величеству твоему слово наше таково: наши гости из наших земель в твои земли ездят, нашим и вашим людям от этого большие выгоды есть. Но гости наши били нам челом — в твоих землях великие насилия терпят. В Ардебиле и Реште, а также в Тавризе и других твоих городах, оценив их товары, возьмут, а потом отдадут половину…»

И еще говорил дьяк, что с оружия пошлину берут.

— Но они, — не сдержался Ази-Хосров, понимая, что чин у него повыше, тот — дьяк, а он в ранге посла, — как выйдут из таможни, я этим занимался, мой шах, продают оружие.

Шах велел передать толмачу, что немедленно издаст указ, чтоб строго наказали ардебильскою, рештского и других ханов.

— Вы мне составьте такой фирман, Ази-Хосров!

— Шах, — шепнул ему на ухо Ази-Хосров, — надо и нам свои упреки высказать, задета честь трона.

— Напишешь, как они, в грамоте пошлем. — Надоело пустячными делами заниматься; страна ждет его новых указов!.. И, поручив посланников Ази-Хосрову, «ты будешь моим министром иностранных дел!», он простился с толмачом и дьяком.

Не спит и Фатали: что бы я сделал? Царь отказался и вызвал тебя: «Возьми вожжи, вот тебе конь, вот тебе седло, а вот моя плеть». Разложил перед собой лист, расчертил его, кружочки — должности, соединения — связи, с чего начать?

Фатали изучал всю жизнь, как, вспыхнув, погасла французская революция.

Как будто недавно слуга внес свечи, а уже в который раз Фатали берет ножницы и снимает нагар, чистит и чистит свечи, пока они вовсе не сгорят. Как с мечетью? Деньги? Суд? Но кто отречется от своих преимуществ? Сначала как бы он сам, Фатали, а потом как если бы Юсиф, который уснуть не может, все думает, как ему управлять страной.