Неистовый Роланд. Песни I–XXV - [3]

Через несколько лет Пушкин блистательно опроверг одного из своих любимых учителей. Тем не менее от воспроизведения ариостовой «золотой октавы» он, как известно, отказался, хотя понимал, что сам бы он свободно «совладел с тройным созвучием». Дело было не в способах рифмовки. Как раз в то время, когда Пушкин показал, как по его мнению, надобно переводить роман Ариосто, в русской литературе снова разгорелся спор о строфике Ариосто и Тассо. В защиту ее выступил С. П. Шевырев в статье «О возможности ввести итальянскую октаву в русское стихосложение». Имея в виду октавы, Шевырев, недовольный, как ему казалось, чересчур «гладкими стихами» Пушкина, писал: «Рифма основана на согласовании гласных звуков; созвучие на гармонии согласных. Какому же языку всего более могут они (т. е. октавы. — Ред.) быть свойственны, как не русскому, изобилующему согласными? Ухо русского народа давно признало созвучия, но вкус чопорной моды их не допускает. Как бы особенно приятно было слышать их в шумливом Ариосте!»

Насколько прав оказался С. П. Шевырев, читатель сможет судить по октавам, напечатанным в разделе «Дополнения». Говоря о взрывчатости и неожиданности гармонии итальянского стиха, О. Мандельштам имел в виду прежде всего Ариосто. В посвященном ему стихотворении он писал: «И звуков сомкнутых прелестные двойчатки… Боюсь раскрыть ножом двустворчатый жемчуг». Петрарку Мандельштам переводил, но на «золотую октаву» покуситься не решился.

Публикуемый ныне перевод «Неистового Роланда» — первый полный стихотворный перевод романа Ариосто. Он очень точен и передает смысл романа, говоря словами К. Н. Батюшкова, «слово в слово, строка в строку». Но и от октав и от рифм переводчик отказался. М. Л. Гаспаров перевел «Неистового Роланда» новейшим верлибром, ритмически несравненно более свободным, нежели верлибр Ал. Блока, Н. С. Гумилева и Михаила Кузмина. Почему он так сделал, объяснено в заметке «От переводчика». Там же М. Л. Гаспаров рассказывает о причинах, побудивших его избрать несколько непривычную для современного русского читателя лексику, синтаксические конструкции и стилистику, сразу же, однако, оговариваясь: «Это не единственное возможное решение». Перевод его подчеркнуто экспериментален.

В результате стиховедческих и филологических экспериментов такого большого ученого как М. Л. Гаспаров получилось произведение очень своеобразное, по-настоящему новаторское, и уже потому интересное, хотя и во многом спорное.

Спорно само заглавие. Филологи и историки литературы чаще всего (но теперь уже далеко не всегда) называют роман Ариосто «Неистовым Роландом». Они не хотят забывать, что исторически герой Ариосто восходит к старофранцузскому героическому эпосу, в частности к знаменитой «Песни о Роланде».

Не посчитаться с этим, вроде бы, действительно нельзя. Однако невозможно не принять во внимание и то, что в романе Ариосто историческая память о французском народном эпосе полностью стерта. Не станем предвосхищать выводов обстоятельной статьи М. Л. Андреева, в которой выявлено жанровое своеобразие ренессансного рыцарского романа в стихах, но все же отметим: представить героя Ронсевальской битвы неиствующим из-за неразделенной любви к ветреной Анджелике просто напросто немыслимо. Точно так же как совершенно невообразима его дружба с добродушным великаном Моргантом, порожденным фантазией итальянских кантасториев. Это совсем другой персонаж. К началу XIV в. французский Роланд прочно вошел в итальянский городской фольклор и так же естественно превратился в нем в итальянского Орландо, как итальянский Буово д’Антон обернулся в русских народных книгах Бовой королевичем. Уже создатель «Божественной Комедии» говорил об Орланде, хотя имя Роланд в его время в Италии существовало и его носил один из знакомых Данте литераторов. М. Лозинский в своем переводе это учел («Рай», XVIII, 43). В отличие от филологов, русские поэты, как правило, предпочитали говорить не «Роланд», а «Орланд». Пушкин писал: «Орланд их имена читает». Так же поступил Мандельштам. Батюшков называл роман Ариосто: «Неистовый Роланд» только до того, как он погрузился в его языковую и романную стихию.

Филологические установки М. Л. Гаспарова проявились не только в предпочтении Орланду Роланда, но и в выборе языковых и стилистических средств. Вероятно, на первых порах читатель испытает некоторые трудности, связанные с необычностью ожидающих его слов и словосочетаний. Однако преодолев их, он будет щедро вознагражден. В своем переводе М. Л. Гаспаров погружается в те глубинные фольклорные слои, которые составляли сюжетную и стилевую подпочву не только ренессансных романов Боярдо и Ариосто, но и поэмы Луиджи Пульчи. Отсюда — архаический колорит и известный пуризм, исключающий всякую возможность проникновения в языковую ткань перевода не то что варваризмов, но вообще, не исконно русских слов. Вместе с тем язык перевода (словарный диапазон которого: от Григория Котошихина до раннего Заболоцкого и Пастернака), отсюда не музейно консервативен. Напротив, именно в языке М. Л. Гаспаров — переводчик оказался еще большим новатором, чем в стихосложении. Тут его опыты почти беспрецедентны. Перевод М. Л. Гаспарова не передает классический ренессансный стиль и стилистику романа Ариосто, но зато возвращает в нашу литературу многие из тех сокровищ русской речи, которые беллетристика, журналисты и средства массовой информации давно уже безжалостно выбросили на далекие обочины российской словесности.