Неистовая ночь - [12]

Гром прогремел так близко, словно раскололось над головою каменное небо. Хлынул дождь.

Ибрагим поднялся на подоконнике. Прямо на него, в блистаньи молний, покрытый пеной дымных облаков, шествовал величественный исполин тираннозавр...

СОН ИБРАГИМА

...лица - сотни, снизу доверху, вокруг тебя, размазанные, точно в замедленном течении кадров. Ты - в огромной чаше пчелиных сот. Звуки глохнут и хрипят, издыхая в вышине. Руки. Лицо. Руки - заперли всю жизнь твою в прошлое, как за дверь в соседнюю комнату. Руки - настигают везде. Осталось тебе - отдаться в их власть и лететь, забыв свое тело, и ощутить его разом, лишь врезавшись с полета об землю, - всего себя, с екнувшей в внезапном выдохе удара селезенкой, и раздавленного под бесконечный свод потолка с застывшей резью бесстыдных ламп... Или же - выдернуть эти руки из спрятавшегося за ними и повисшего в веревочном ритме шагов лица, сложить как складной метр, в единое тело, с ногами и с туловищем в синем трико, упругое и вмиг выпавшее из тягучего, замедленного и размытого впечатления в резкий и свежий свет. Далее: как в грохочущий танк, осколками огромного зеркала, дробясь и вспыхивая в сознании, взрывается круговорот лиц и звуков, из которых, будто выхваченные из эфирного хаоса, доносятся отдельные возгласы... Белый силуэт - за спиной, сбоку... мелькает, ненастоящий, как в немом видении. Свист его - какой-то издали, из прошлого сна... Сжавши кулак, ординарный нельсон, жестко, от шеи - в волосы на затылке: каков он на боль, когда ерш против шерстки?.. Лег ничком, напряжен зло. Приподнять его и - на накат классический?.. Ан нет, руки, ноги расставил, не пойдет - сильный. Что ж? Свисток. Стойка... Швунги! Швунги! Бьет предплечьями по шее. По ушам, по ушам... Звон. Белые глаза от злости - словно отблески на лезвиях... Фиксирую руку. Так... Подсед! С вертушки на мост. Круто мостит. Захват... хороший. Придушить бы его - судья не даст. Так не ляжет. На ножницы брать... неудобно. Уйдет. Дышит... ровно дышит! Гонг... Рывки. Швунги. Кочерга!.. Срыв. Стойка. Раздергать его. Смешать. Показывать атаки, но не вязаться. Пусть занервничает, пропускает начало... Так... Счас ты поплывешь у меня... Показываю: рывок, проход... Дергается. Аж на колени прыгнул - испугался. Ну-ка... А в глазах - лезвия, и рот - оскален, и пальцы - в бессильной ненависти впиться в алое и дымное горло... И внезапно, вдруг - весь мир взорвался тысячью беззвучных, сверкающих осколков...

СОБАКА ПАВЛОВА

У старика Павлова была большая, сутулая собака неопределенной масти и туманного происхождения. А сам же Павлов был - широк, могуч, никем не победим, и лицо носил величественное, как развалины Парфенона.

Павлов любил бить собаку по голове большой столовой ложкой. Голова собаки отвечала колокольным гулом.

"Я из тебя сделаю человека!" - говорил Павлов.

Павлов был человек.

ДАЛЬШЕ

Ну, что там дальше-то случилось с ратоборцем нашим, с Машкой? А его опять забрали в ментовку. Нет, не тогда, на концерте, - тогда его как раз и не замели. А вообще-то, необходимо добавить, что автор отнюдь не хочет сказать про своего героя, будто он - суть суицид, без всякой отдачи становящийся на дороге - эх, стреляйте в меня! - и не то, что называют enfant terrible (несносное дитя) от андеграунда, и даже я б не сказал, что Машке все - как напильником по сухому яблоку, и у него не играет очко, и что ему совсем уж незнаком тот особенный мандраж, что испытывает всякий человек, которым занялось государство... Просто Машка не совсем похож на многих людей, занимающихся, скажем, искусством, которые прекрасно знают, где масло, где хлеб. А всем известно, как трудно быть живым там, где смерть - условие любви...

А забрали его в "Жигулях". Пивбар такой, знаете, есть в Москве. Первой, видите ли, наценочной категории. А что это значит? А то, что за то же самое, что и в обычной рыгаловке, здесь вам втюхают втрое дороже. Но так, конечно, все тут чистенько, опрятно, эксцессов, говорят, тут, вроде, не бывает, ну да посмотрим. Зал - просторный, красивый. Да и народ тусуется здесь, в основном, пристойный - рожи, пуза... короче, все кукурузное поколение.

То ли горло промочить туда зашел он, то ли что... То ли ждал кого-то, то ли, наоборот, к кому-то собирался... Раз пять, наверное, подходил он к автомату, пытался дозвониться - тщетно. Лишь простуженно хрипели далекие гудки в аденоидной мембране. Совсем уже собрался было уходить, но тут-то и случился конфуз...

А началось с того, что за соседним столиком произошло некоторое недоразумение. Какой-то проходивший мимо человек не то зацепил столик, не то толкнул кого-то... Слово за слово, и пошел уже кипеж мнений и сомнений... Внезапно некий потасканного вида мужичонка взмахнул кулачком и с покривившейся физиономией тюкнул в неприятеля. Неприятель, буде наготове, извернулся, и мужицкий кулачок, пройдя, как тать в ночи, сквозь сигаретный дым, с маху контузил подымавшегося Машку прямо в нос. Брызнула кровь. Машка взревел. В следующее мгновение мужичонка летел над столом в перевернутой проекции, по-балетному размахивая ногами. И понеслась. На Машку тут же насело человек десять, включая обслуживающий персонал, с ними дядька-швейк. События развивались в ритме катастрофы.