Неистовая ночь - [11]

А кто же такая Фанни? А вот она кто такая.

Фанни впервые оказалась в столице... м-м... фиг знает, сколько лет назад, без копья в кармане, с книжкой Керуака, с пачкой нот и туманной перспективой Гнесинки. Она неплохо играла на фоно, но в Гнесинку так ни разу и не сходила, а к родственникам своим московским даже никогда не дошла, потому что сразу же заблудилась, попала на Арбат, где ее тут же сходу снял некий юный кайфовальщик, динамивший прохожим мозги мастерскими гитарными импровизациями на темы Баха и Вивальди...

А теперь, прежде чем продолжить рассказ про девочку Фанни, в виде небольшой музыкальной паузы, я спою для вас одну военную песню..."

Малина засвистал на флейте Баховскую "Шутку", Машка смотался за кулисы и появился вновь с гитарою в руке. Взял на пробу несколько аккордов в первой позиции и объявил название...

Но не успели, как говорится, зазвенеть клинки, как отряд гвардейцев кардинала... то есть - тьфу! - целое отделение милиции (полсотни бравых городовых) вошло в зал... Не иначе, "а намедни Змей Горыныч прилетал, телефонный провод чуть не оборвал"... Без Горыныча-стукача, понятно, не обошлось (да впрочем, и не Горыныч вовсе, а вообще какой-то Шишел-Мышел-Пернул-Вышел). Кто-то капнул, кто-то свистнул, прискакали расторопы-мусора, тут и паучок в штатском, как из табакерки, возник и "Цокотуху (то бишь, тетеньку-заведующую) в уголок, в уголок"...

"Красная свитка!" - ахнула Таня.

Вечерело. Последние трассирующие лучи солнца добивали мертвую бензиновую лужу. Где-то вдалеке с солидным, утробным звуком содрогнулся гром. И точно - с севера густою, каменною лавой подымались тучи. Тяжко вздохнул ветер.

На подоконнике открытого настежь окна в одиночестве сидел Ибрагим. Он с трудом сохранял равновесие, и туловище его механически вращалось. Грусть лежала на лице его складками бровей, и даже в спорадическом блуждании полуулыбки казалось более инерции, нежели расположения души. На коленях Ибрагим держал тарелку с дымящимся гороховым супом. Но - странно! - пар, что подымался над тарелкой, вдруг, совсем как в LSD trip, то превращался, кольцами свиваясь, в кудри каких-то черных ангелиц, крутобедрых и с физиономиями, как у Поль Робсона (ангелицы вились вкруг него в тяжеловесном бреющем полете и обмахивали его опахалами), а то вдруг обернулись кольца змейками, как две капли воды смахивающими на гюрзу из последних фотографий Жоржа Ордановского, и Ибрагим в ужасе бежал, перепрыгивая через какие-то груды кирпичей и трубы, и сидел затем под лестницей в неведомом подъезде, а пол кругом бурлил, кипел и пенился, наподобие грязевого источника. Ибрагим кинул в источник сигарету, и сигарета побежала... Он в изумлении опустился на корточки, чтобы получше разглядеть это диво, а сигарета - большая, вообще-то, оказалась сигарета, навроде торпеды, и прозрачная, как пробирка стеклянная, а в ней, внутри, находились три маленьких таких, бодрых мужичка с ноготок, и они, эти мужички, все время что-то такое бодрое выделывали - то ли плясали от избытка задора, а то бегали по стенам с таким проворством, словно бы в них вселился сам Патрик Эдлинджер...

"Ей-богу, - сказал Ибрагим, протирая глаза, - да ведь я сплю! Правда ведь, братцы, я сплю? Право, жизнь - настолько медлительная штука, что в идеале все ее стоило бы провести во сне. Ведь сны могут быть какими угодно, но, по крайней мере, они никогда не бывают скучными. И главное, во сне все происходит быстро..."

Ибрагим сел на кровати и опустил ноги в сквозняк. Все вокруг было уже покрыто инеем. Ветер терся об оконные стекла, будто большое, мягкое животное, и задувал в щели снежную пыль, толпившуюся в воздушном потоке над батареей отопления.

"Ничего себе, - пробормотал Ибрагим. - Сволочь Густав, что он меня, в Швецию привез?"

Ибрагим снова залез под одеяло, обхватил колени руками. Думать ни о чем не хотелось. Голова была набита чем-то сонливым и вязким, как сырковая масса без изюма. Ибрагим закрыл глаза.

Следующий сон проскочил, как встречный локомотив, оставив в памяти лишь нараставшее чувство ужаса и моментальный шок от схватившей за горло тяжести...

Очнувшись, он никак не мог понять, где находится. Пустая комната. Кровать. Над кроватью табличка - "Не уйдем с поля, пока не выполним норму!"

"Ничего себе, - прошептал Ибрагим, - Машкина табличка..."

События прошлой жизни внезапно вспыхнули в его сознании цепью бессвязных образов. Образам было тесно, они сталкивались и распадались, будто куски движений, выхваченные из темноты чередою пульсирующих софитов, среди которых, время от времени, точно куплеты песенные в паузах неистового джазового джэма, проскакивали отдельные вразумительные эпизоды... Вот они на мансарде, в старом, питерском, жилище Малины: звучат битлы, он сидит на полу, поджав под себя ноги, в потоке теплого солнечного воздуха, льющегося из окна, и нет на свете ничего, кроме музыки и солнца... Вот сели они пиво пить и решили в туалет не ходить, и посмотреть, что из этого выйдет, потому что Машка сказал, что тогда кайфу больше... Вот они идут по берегу моря, у Ланы гитара, сильный голос ее летит над волнами, Лана босиком приплясывает на мокрых камнях...