Неистощимая - [17]

Из звонка этого Цветков мгновенно заключил, что его еще один раз хотят показать по телевизору, тут же вобрал в себя побольше воздуха, чтобы закричать, сказать им, высказать, выкрикнуть, что более никогда, никогда, слышите, более никогда ничего такого он не сделает, никогда, нет! Но набравши воздуха в грудь, он только произнес: – Слушаюсь.

Там, не попрощавшись и ничего более не добавляя, положили трубку.

Прежде Цветкову убирать постель тем более было необходимо, потому что рядом с Цветковым, когда еще была жива, прямо на белье располагалась, свободно раскидывалась Фрося; Цветков регулярно смахивал с постели собачьи волосы, но вместо того, чтобы спихивать Фросю и приводить ложе свое в порядок, принялся спать в одежде – в кальсонах, носках и теплой майке, хотя прежде всю жизнь спал голым. Совсем, говорю, потерял человеческий облик Цветков. Впрочем, Фрося была чистоплотной барышней, и хотя Цветков уже давно и лапы ей перестал вытирать после гуляния, он, окончивший Московский Серафимовский медицинский институт, полагал, что никакой заразы Фрося принести не может, тем более, что теперь он, Цветков, лежит на белье в трусах да еще и в кальсонах поверх трусов. А вшей у Фроси, как и у самого Цветкова, вшей и у Фроси, и у Цветкова не было. Это мы свидетельствуем совершенно определенно, хотя, конечно, трудно поверить, что у Фроси с Цветковым как раз в той ситуации, в которой они оба оказались, не было вшей. Но вот не было! Не было! Можно бы сделать тут вывод, что благодаря прежней деятельности Цветкова вши просто Цветкова боялись, как и цветковской собаки боялись тоже – мало ли. Цветков знал точно, что вши – народ понимающий. Но на самом деле Цветков пользовался неким волшебным противовшивым элексиром, о чем речь впереди. Не торопите нас. Сейчас мы только скажем, дорогие мои, что вши собачьи и вши человеческие – вши совершенно разные, так что человек, вопреки распространенному мнению, набраться вшей от собаки в приниципе не может. А человеческие вши бывают трех разных видов – принципиально разных. Но об этом потом.

А единственную за все время после Насти женщину – шестидесятилетнюю дворничиху Люсю – настоящее имя Люси нам неизвестно, да и не можем мы запоминать все таджикские или узбекские имена, называлась она Люсею – Люсю Цветков уложил на то же самое собачье белье, и вряд ли та, ложась в постель к Цветкову, могла предположить, что только что тут лежала эта хорошо знакомая ей поджарая коричневая дворняжка – единственная собака, оставшаяся в доме, дворняжка, глядящая в упор невинными черными глазами и уморительно делающая брови домиком. Люся даже не попросила, чтобы собака вышла вон, только засмеялась добродушным азиатским смешком и сказала:

– Смо-отрит… А?

– Давай, давай, – приказал Цветков Фросе, – марш отсюда. Место! Кому сказал?

Цветков иногда, не часто, пару раз в месяц, спускал в Люсю – когда та могла явиться, не вызвав подозрения мужа и детей, спускал, представляя, что кончает в надувную резиновую женщину. А Фрося же вздыхала и, понурив голову, выходила прочь, с таким же вздохом ложилась в коридоре на подстилку – от Фроси Цветков уже давно, при Насте еще, научился непременно вздыхать, ложась или вставая. Эта старческая привычка тридцатишестилетнего человека, эта привычка, мы сообщаем, чрезвычайно раздражала Настю. И сама Фрося раздражала Настю: Константин Цветков женился на девушке, не любящей животных – можете вы представить такой реприманд неожиданный, дорогие мои? Мы – нет, не представляем, но ведь случилось – действительно женился. А теперь Настя исправила недоразумение и ушла от Кости с его ненаглядной Фросею.

Уход жены Константин Константинович Цветков пережил чрезвычайно тяжело. Да, собственно говоря, и не пережил до сих пор, нет, нет… Не пережил… Время от времени спускал в дворничиху, а чаще всего – прямо скажем – каждый день, Цветков занимался онанизмом, подставляя в нужный момент под фаллос салфетку. Это была и зарядка, и разрядка одновременно.

Нынче же Цветков, кроме имитации зарядки, свершил еще одно действо над собою – то, которое свершал он чрезвычайно, ну, чрезвычайно в последнее время редко – побрился.

Цветков, значит, зашел в ванную, повертел в руках тюбик с пастой для бритья – засохшая сине-зеленая масса не желала вылезать; тогда Цветков со всей дури с двух сторон ударил по тюбику кулаками – задубевшая пробка вылетела из горлышка тюбика, как пуля из ствола и вмазала в зеркало; зеркало треснуло. Суеверный, как совсем немногие из врачей, врачи обычно народ циничный, суеверный Цветков ахнул.

– Дурак, – не обинуясь, сказал Цветков своему отражению в треснувшем зеркале. Треснувшее зеркало – это было серьезно. Из него на Цветкова смотрел худенький человечек с конопатой очкастой рожей в недельной темно-рыжей, почитай что – красной с небольшими седыми вкраплениями щетине, с вытянутым острым, почти как у Буратино, носом; усы под носом совсем были красными у Цветкова, просто-таки как галстук помощника мормыша – Цветков, как и все дети в России, в школе был помощником мормыша и носил, разумеется, как все помощники, красный помощнический галстук; в помощниках хээмпээр состояли, значит, все дети в России с восьми до четырнадцати лет. А потом начиналась сложная многоступенчатая процедура приема в саму ХМПР. Цветкова в партию-то не приняли в свое время, так что с того? многих не принимали; в России это ничему особенно не мешало – ну, до определенного уровня карьеры. Цветков даже магистерскую диссертацию защитил по своим площицам, то есть, говоря простым языком, по лобковым вшам. Цветков был «вшивым» специалистом, – так его называла Настя. Очень хорошим специалистом, добавим мы тут, даже – уж скажем правду: лучшим в России.