Неисторический материализм, или Ананасы для врага народа - [18]

– Я тоже, – сказал Хворов, приняв это движение за кивок. – А вы где…

– Он – на Северном флоте, – торопливо сказал Сергей, уловив тоскливый взгляд друга. – Обслуживал радиомаяки на пути следования американских конвоев с гуманитарной помощью, – вспоминал он то, что успел прочитать о войне за последнюю неделю.

Он с любопытством покосился на кругленький животик Николая Васильевича, обтянутый розовой рубашкой с белыми костяными пуговичками. Интересно, налезала ли на него в свое время хоть какая-нибудь форма.

Андрей стал выбираться из-за стола, заявив, что он хочет проверить клей.

– Мы к вам сейчас присоединимся, – сказала Раиса Кузьминична, разливая чай.

– Ну что вы, – смутился Сергей. – Вы нам и так столько помогли…

Наклеивая первую полосу обоев, Андрей рассуждал об опасности мещанского быта, который засасывает, как приятное теплое болото.

– Уж ты бы молчал, – возмутился вдруг Сергей. – Если бы не они, мы бы с тобой еще два дня стены размывали. Люди нам помогли, накормили, а ты тут рассуждаешь. Тоже мне, экскурсант!

– Почему экскурсант? – искренне удивился Андрей.

– Как почему? Они здесь, между прочим, без дисков живут и удрать им некуда. А ты… нажрался поросенка и судишь тут!

Андрей надулся и покраснел.

 От ссоры друзей опять спасли соседи, потихоньку присоединившиеся к ним.

Вновь прибывшие Любовь Борисовна и Михаил Андреевич Петровы энергично включились в наклеивание обоев.

– Сделали танец мои гаврики, – удовлетворенно говорил Михаил Андреевич. – Сами довольны.

– Гаврики? Почему Гаврики? А что за концерт у вас? – вежливо поинтересовался Андрей, примериваясь к новому куску обоев.

– Художественной самодеятельности, институтский, – объяснила Любовь Борисовна. – Надо же и культурную программу… А гавриками он наших студентов называет.

– Так неинтересно, – заявил Сергей, вспомнив свои студенческие времена. – Надо, чтобы сначала конкурс между факультетами, а потом – гала-концерт.

– Какой-какой концерт? – заинтересовался Михаил Андреевич.

– С лучшими номерами всех факультетов. И назвать все это дело – «Студенческая весна». Или зима. А обои-то все поклеили, – удивленно заключил он.

– Сергей Александрович! Какая замечательная мысль! – вскричали все преподаватели хором.

– Я думаю, – серьезно сказал Михаил Андреевич, – что вам надо возглавить это дело. Надо завтра с Валентином Яковлевичем поговорить. Вот вам и общественное поручение – будете председателем худсовета института.

 Сергей скромно потупился. Как тут быть с вопросами этики, он не знал. Но признаться, что эта замечательная идея вовсе не его, он тоже не мог.

Соседи еще немного повосхищались творческим нестандартным мышлением нового специалиста, великолепными обоями («держу пари – завтра отклеятся» – нетактично заявил Николай Васильевич) и стали прощаться. Было десять вечера, и все очень устали.

– Я вам сейчас раскладушечку, – предложила Маргарита Николаевна.

– Что вы, что вы, – испугался Сергей. – Мне сейчас Андрей все доставит.

У соседей не было сил настаивать.

– Быстро за мебелью, – скомандовал Андрей, когда все ушли.

VI

В лаборатории их все еще дожидались Барсов с Катюшей.

– Невероятно, – восхищался Анатолий Васильевич, пока уставшие друзья сидели на диване. – За один вечер полностью отремонтировать комнату!

– Это соседи, – мрачно буркнул Андрей.

– Ты чего не в духе? – удивился Сергей.

– Ведра – обругали, – начал загибать пальцы Андрей. – Комбинезоны – не заметили, клей – не одобрили, обоям не позавидовали. И пылесосу не позавидовали, – сокрушенно заключил он, чуть не плача? и, надувшись, забился в угол дивана.

– Истинный ученый должен обладать терпением! – заявил Анатолий Васильевич. – Это же только начало эксперимента. Сергей еще не опробовал другие группы – рабочие окраины, крестьян, властные структуры…

– Какие-какие структуры? – подозрительно спросил Сергей.

– Гм, – Барсов уставился куда-то в угол лаборатории. – Это так, к слову. Вы еще здесь даже и не начинали работать.

– Кстати, – вспомнил Сергей. – Давно хотел сказать. Я перед... этим отъездом… отбытием…

– Перемещением, – подсказал Барсов.

– Вот именно, – согласился Сергей. – Я разговаривал с дедом о его молодости, работе в пединституте и вообще о том, что он делал в этот период. Так вот, он совершенно не помнит, чтобы у них на кафедре вел занятия кто-нибудь, похожий на меня. Он говорит, что так и вел физику с высшей математикой до шестидесятого года. А потом какая-то тетка из Нижнего Новгорода приехала. И высшую математику ей отдали.

– Да, интересно, – задумчиво произнес Анатолий Васильевич. – Посмотрим, как дальше будут развиваться события. Может, еще и приедет тетка, – он поклонился в сторону Сергея, – из Нижнего Новгорода.

Сергей покраснел. Барсов не очень-то жаловал просторечие и не упускал случая порассуждать про упрощение языка. «Я бы даже сказал – опрощение, – любил он говаривать молодежи, – которое вызывает обеднение духовности. Язык и душа так связаны, что вы даже себе представить не можете». И не дай Бог было кому-то перечить ему, если он впадал в одно из своих эпических настроений. Особенно его бесили слова «классно» и «прикольно». «Он на карусели покатался – ему классно. Сожрал гамбургер – ему опять классно. Посмотрел фильм какой-нибудь, где – апокалипсис, где душа целой нации наизнанку вывернута, – ему и тут классно!» – возмущался он. На робкое замечание какого-нибудь молодого ассистента: «Анатолий Васильевич, вы употребили слово «сожрали», – он только негодующе фыркал, уничтожал своего оппонента взглядом, и его голос приобретал трагическое звучание. «Возьмите бестселлеры! Которые особенно женщины любят писать. В первом романе она мужа назвала «захребетник». Хорошо, хотя и устарело немного. Но и во втором романе у нее «захребетник». И в третьем! И в четвертом! А я, между прочим, – оборачивался он к несчастному ассистенту, – кроме «сожрал», могу еще сказать – «откушал»! И – «отобедал»! И…» К счастью, у Барсова в институте было много других дел, кроме поучения молодежи, и рано или поздно его что-нибудь отвлекало.