Негативная диалектика - [9]

Признание и авторитет нужны для того, чтобы само мышление приучить к позитивности. Напряженность, внутренне присущая самому понятию мышления как антитезе пассивного содержания,ужеявляется негативной,этосопротивление, протест против требования непосредственного - подчинить ему мышление. Суждение и вывод формы мысли, без которых не может обходиться и практика мышления, содержат в себе критические зародыши; их определенность является каждый раз одновременно и исключением того, что при помощи этих форм непостижимо, и истиной, которую они хотят, отрицая, конституировать (пусть даже имея на то весьма сомнительное, никем не созданное для них право). Суждение "нечто является тем-то и тем-то" потенциально опровергает, что отношение его субъекта и предиката отличается от отношения, как оно выражено в суждении. Мыслительные формы хотят большего, чем то, что просто наличествует, просто "дано". Острие, которое мышление направляет против своего материала - это не только овладение природой как родом духовного. Мышление, применяя силу в отношении того, что подлежит синтезу, прислушивается к возможному, дремлющему в его противоположности и бессознательно повинуется идее частично исправить то, что само же и совершило; философия осознает это бессознательное устремление. Надежду на примирение обретает и антагонистическое мышление, потому что протест мышления против всего лишь существующего, императивная свобода субъекта направлены на то нечто в объекте, которое теряется объектом по мере его переоснащения (Zur?stung) в объект.

Отношение к системе

Традиционная спекуляция (основываясь на Канте) развертывала синтез многообразия, которое представлялось хаосом; в итоге всякое содержание она рассматривалакакпродукт своего собственного воображения. Напротив, те-лос (telos) философии - это ее открытое и несокрытое, такое же антисистематическое, как и свобода философии толковать и объяснять (deuten) явления, вместе с которыми она вбирает в себя эту открытость, никак не защищаясь от нее. Философия по-прежнему принимает в расчет систему, принимает в той мере, в какой целое противостоит философии в качестве системы. В этом направлении движется и управляемый мир. Система - это негативная объективность, а не позитивный субъект. На определенном этапе история поместила системы (поскольку они всерьез рассматривались как содержания), в сумеречное царство мысли, духовного творчества, и от систем остался только бледный набросок схемы порядка; трудно живо представить себе, что когда-то подтолкнуло философскийдухк системе. Добродетель партийности не может помешать историко-философскому анализу прийти к пониманию, насколько глубоко была изучена система ее противниками с позиций радикализма или идеализма в течение более чемдвухвеков; в сравнении все они выглядят тривиально. Системы выполняют свою задачу - объяснять мир; некоторые просто заявляют "ничего не получается" и смиряются, отказываются, оказываются вдвойне несостоятельными. Если бы в итоге системы действительно обладали истиной в большем масштабе, тоэтосвидетельствовало бы о бренности, преходящести (Verg?nglichheit) философии. Истину обусловленности можно отнять у философии и с ее помощью бороться с теми философиями, которые не просто именуют себя высшими, чванливо раздуваясь; в особенности материализм вплоть до сегодняшнего дня находится во власти убеждения, что он был открыт в Абдере. Следуя логике критики Ницше, система обосновывает всего лишь академическую педантичность, компенсирующую политическое бессилие понятийными конструкциями о праве понятий (чуть ли не административном) распоряжаться существующим.Носама потребность в системе - нет, не потребность удовольствоваться малым при помощи membra disiecta знания, а потребность достичь абсолютного, -стремление, намеренно пробуждаемое в обязательности любого единичного суждения, была подчас значительно большим, чем псевдоморфозой духа в математически научный метод, который ничему не противится и ничему не противостоит. С точки зрения истории философии системы, в частности, системы семнадцатого столетия, преследовали компенсаторскую цель. Тот самый ratio, который в соответствии с интересами буржуазного класса разрушил феодальные порядки и формуихдуховной рефлексии - схоластическую онтологию, ощутил угрозу, которую таит разрушение - дело его собственных рук, в отличие от страха перед хаосом. Ratio содрогается, пугаясь того нечто, что вырастает в недрах сферы его господства, продолжает расти и набирать силы пропорционально могуществу самого ratio. В своих истоках страх (Angst) четко обозначается как в целом конститутивный для буржуазного мышления способ поведения.Педантичность любых философских систематик, включая архитектоническую затрудненность кантовской и (вопреки ее программе) даже гегелевской -этометки неудачи, a priori обусловленной и с неподражаемым красноречием запротоколированной в обвалах системы Канта;ужедля Мольера педантичность была главным фрагментом онтологии буржуазногодуха.То нечто, которое перед лицом тождества понятия отступает в познаваемом на задний план, принуждает понятие утрированно демонстрировать себя. А это не сеет сомнения разве что в непостижимой замкнутости, закрытости, педантичной точности и основательности продуктов и результатов мышления. Великую философию всегда сопровождает некий параноидальный пыл - не терпеть рядом с собой ничего, кроме себя; преследоватьсовсей хитростью разума все, что есть иное, хотя перед лицом преследованияэтодругое постоянно указывает на себя. Минимального остатка тождественности было бы достаточно,чтобытотально (в соответствии с понятием тождества) опровергнуть само тождество. Пороки систем, начиная с картрезианской шишковидной железы и аксиом и дефиниций Спинозы, в которые изначально "заложен" рационализм в целом (следующий шаг -егодедуктивное выведение при помощи понятия), своей неистинностью свидетельствуют о неистине систем, их заблуждениях и безумствах.